Каштановый прииют
Шрифт:
— Кто из них опаснее?
— Не знаю. Они страх и кошмар. Закрываешь глаза и видишь их. Это невозможно… терпеть.
— Ты сказал, что будут ещё смерти. Откуда ты знаешь?
— Знаю. Мы опасны, мы можем… Я не знаю, нас запугивают…
— Дитмар, спокойно, не переживай, — Вильям аккуратно положил руку поверх его и улыбнулся самой спокойной улыбкой, какую смог из себя выдавить в этой ситуации. — Я рядом, я помогу. Обещаю.
— Вы меня понимаете, доктор?
— Да, — враньё. Но это пока, он обязательно докопается до истины.
После того, как сеанс всё же был закончен, и Дитмара повели в комнату отдыха санитары, Вильям расписался в бумажке о
Закончив в отделении, Вильям решил спуститься в столовую, пообедать и подумать над тем, что происходит между ним и пациентом. Он чувствовал себя таким же пациентом, если честно, как будто это он глуп и не понимает, что умный человек пытается до него донести. Правда, пациент с пациентом зачастую прекрасно договаривались между собой, а у них какая-то стена, в которую Вильям врезается со всего маху, стоит Дитмару открыть рот. Никогда ещё от того, насколько хорошо он отделит бред от правды, не зависела чья-то жизнь. А сейчас зависит хотя бы жизнь самого Дитмара, не зря же он так боится и просит помощи.
В столовой было тихо, удивительно тихо, как будто ночное происшествие повлияло совершенно на всех. Пациентам ничего не сказали, Дитмар благоразумно молчал, как его и попросил Вильям. А вот в столовой для персонала на первом этаже стояла тягостная атмосфера напряжения. Он ковырялся в супе и то и дело оглядывался. Вильям и сам чувствовал, как резко подскочила до небес его тревожность. Он не верил в то, что это суицид, нет, нет и нет. Он не знал мистера Бейкера как пациента, но тот был спокойным, хоть и чудил, такие самоубийства обычно совсем не в стиле подобных тихих больных. От мыслей его отвлёк скрип ножек стула по паркету. Рядом с ним за стул плюхнулся Лэри и закрыл лицо руками. Его вызвали на допрос ещё в десять и только отпустили? Вот это его потрепали. Наконец отняв руки от бледного лица, он пододвинул к себе стоящий на столе графин с водой и налил полный стакан. Опрокинув в себя, он наконец тяжело выдохнул.
— Ты выглядишь так, как будто тебя там пытали.
— Почти, из меня двое следователей пытались выжать информацию, которой у меня нет. Что я им могу сказать? Вот что? Что я спал в это время с выключенным телефоном, как все нормальные люди?
— Из меня тоже выжимали. Подняли моё досье, откопали, что я в одиннадцать из дома сбегал… — Лэри махнул рукой и поджал губы в гримасе боли.
— Знаешь, я чувствую себя преступником, не
— Он жаловался?
— Да, он жаловался, что у него всё болит, — Вильям поджал губы. Так, что это означает? Дитмар не просто не врёт, он более чем последователен. — Я пытался вычислить, что конкретно болит, сердце там или суставы, мало ли, может, у него ревматизм… Я видел синяки, но не понимал, откуда… Я убил его равнодушием, понимаешь?
— Не кори себя за это.
— У тебя когда-нибудь умирали пациенты? Убивали себя? — Вильям тяжело вздохнул и опустил чашку. Он понимал. Лэри ищет поддержки, понимания.
— Да. Я работал в экстренном стационаре в Лондоне, туда привозили всех острых в приступах, алкоголиков в делирии, всех, кто вёл себя вызывающе… В общем… Привезли мужчину, у него была параноидальная шизофрения в последней стадии, он думал, что его хотят убить за то, то он знает какую-то невероятных масштабов тайну, — он тяжело сглотнул. То тощее, почти серое от голода и сигарет лицо он не забудет никогда. — В общем, он говорил, что ему в живот зашили какой-то чип, который его убьёт, то ли ток пустит, то ли яд, я уже не помню. Я вёл беседы, выписывал таблетки, мне казалось, что он пошёл на поправку. И спустя неделю в отделении он… Он осколком цветочного горшка вскрыл сам себя от лобка до глотки. Искал чип, — Вильям не удержался и истерично хохотнул. И тут же зажал рот рукой. — Ирония в том, что чип его и убил, да, мнимый чип, он истёк кровью до того, как его успели зашить.
— Какой кошмар… — Лэри прикрыл глаза рукой. — Мне бы это в кошмарах снилось.
— По отделению ходила история, как медсестра умерла от инфаркта, когда на ночном обходе увидела, что пациентка себе ложкой глаза вырвала. Это не каждому дано перенести… — Вильям накрыл ладонью его руку, лежащую на столе, и слегка наклонился. — Ты же знаешь, и я знаю, мы все знаем, что это не могло быть самоубийством. Я слышал хлопок двери, и ребята слышали, можешь спросить.
— Я теперь уже ни в чём не уверен, ни в своей компетентности, ни во взглядах на жизнь… У него не было никаких признаков суицидального поведения, ничего, что могло бы подсказать, указать… Ноль…
— И что теперь? Что ты будешь делать?
— Я пока что подозреваемый номер один, пока не появится алиби… А потом… Главврач сказал, что если мою невиновность докажут, он возьмёт меня в плановое, чтобы не оставлять без работы, там как раз увольняется один врач. Но я не знаю, как я буду работать дальше… Знаешь, есть в этом что-то неправильное, как будто реальность ломается с треском…
— О, я вас как раз и искал, — они обернулись на Шона. Он был в простой форме и, судя по лицу, спал час от силы. — Можно присесть?
— Да… Как там… — Лэри сглотнул.
— Я затем к вам и пришёл. Вы-то имеете к этому всему самое прямое отношение, я знаю, — Шон наклонился и снизил голос до шёпота. — Его смотрели судебники, но, пока они ехали, я успел его раздеть и осмотреть… Его задушили. Руками.
— Что? — это вышло слишком громко, сидящие за соседними столами тут же обратили на них внимание. Лэри понял, что зря это сделал, и прикрылся стаканом воды.
— У него следы от пальцев на шее. Причём его как будто вдавливали или в пол, или в стену… Вот так как бы, — он изобразил руками в воздухе, как держали мистера Бейкера за шею. Странная поза, очень неудобно, если их немного вывернуть было бы логичнее, хотя… Он опустил взгляд на руки и нахмурился. Кто сказал, что неудобно? — И… Я не знаю, что это значит, но, короче, на нём был нос.