Каштаны на память
Шрифт:
— Да, пошлите нас туда. Мы готовы! — подтвердил желание всех Колотуха.
— Да вижу, — усмехнулся полковник Шаблий. — Сколько оружия на себя нацепили.
Каждому он пожал руку и крепко обнял Андрея.
— Сын! Как хорошо, что мы снова встретились.
Глаза Андрея повлажнели, он, скрывая волнение, уткнулся в отцовское плечо.
— Где мать? Лида?
— В Харькове.
Старшина же докладывал про друзей на заставе. Грустный то был рассказ, только трое пришли сюда, в Киев, еще трое — в Харьков.
— И еще одно несчастье, — продолжал дальше Колотуха. — Лейтенант
— Не мог Рябчиков попасть в плен! — сказал Андрей.
— И в то, что погиб, не верится. Трое же детей, — добавил Оленев, будто это гарантировало жизнь.
— Вот что… Веди, Андрей, ребят на мою квартиру. Устраивайтесь как дома. Найдете там консервы, хлеб. — Шаблий передал ключ Андрею.
Они шли вверх по улице, на которой росли вековые каштаны, клены, липы. На старом домике мемориальная доска — «Здесь бывали декабристы».
Бойцы с уважением смотрели на деревья — свидетели тех далеких времен.
На противоположном холме играли на солнце гроздья куполов и колокольня Софиевского собора. А над днепровской кручей застыла фигура князя Владимира.
— Вот и дом отца. — Андрей остановился и открыл двери.
Поднялись на второй этаж и вошли в квартиру. В комнатах все вроде было на своем месте. На письменном столе гора книг, исписанная и чистая бумага, несколько разорванных конвертов, письма. Краем глаза Андрей взглянул: письма были от жены Веденского. А одно письмо из Саратова, от политрука Майборского.
— Капитан Майборский написал отцу! — не выдержал Андрей. — Почитаем на всякий случай!
У него почему-то задрожали пальцы, когда он развернул письмо.
— Ну что, не решаешься?
Андрей стал читать. Майборский горячо благодарил Семена Кондратьевича за ответ на его первое письмо.
— «Мучаюсь в мыслях, Семен Кондратьевич. Мне не верится, что наши отступили от границы, ведь бойцы так отчаянно сражались. Известия о смерти Павла Германовича Тулина поразили меня, как молния. Почему-то думалось, что никакая пуля, никакой снаряд не достанут его, ведь он для многих на границе был воплощением мужества, мудрости и совести пограничника. Это Вы здорово написали: когда Красная Армия возвратится на Прут, нашу заставу назовут именем капитана Павла Тулина. Как только поправлюсь, обязательно пойду в танковые войска. Теперь танкистов будут посылать не в кавалерию, а в танковые подразделения. И на башне головного танка напишу «Павел Тулин». Если хотите знать, Семен Кондратьевич, это не моя мечта, а моя клятва. Танк имени капитана Тулина будет! И я верю, что этот танк одним из первых ворвется в Берлин. Именно там окончится наша война против фашизма!»
— Ну молодец Майборский, — похвалил Колотуха. — Вот это комиссар!
— Вот именно… — подтвердил Оленев.
— Читай дальше, Андрей.
— Да дальше уже не так важно, — неохотно ответил Андрей.
— Как это неважно? — удивился Колотуха.
— Вот именно. Давай мне. Дочитаю. — Оленев взял письмо и откашлялся:
— «Есть еще одно обстоятельство, которое волнует
— Да не падай духом. Что это за дивчина, которую любит только один парень! Я ее тоже люблю! Это такая девушка, которую нельзя не любить, — искренне попытался успокоить Андрея Максим Колотуха, важно прохаживаясь по комнате, поглядывая в зеркало и поправляя прическу. — Читай, Ваня, дальше!
— «Всем сердцем люблю Лесю Тулину. С нетерпением жду от нее письмо. Спасибо за адрес. Мысли о ней придают мне больше сил, чем любые лекарства. Люблю ее, но боюсь признаться ей об этом. Ведь не знаю, что у нее на сердце. Боюсь, чтобы не обиделась…»
Оленев замолчал, потом взглянул на Стоколоса.
— Тебе везет на соперников. Дома за твоей Таней ухаживал какой-то химик, а тут танкист. Да не горюй!
— А что мне горевать? — ответил Стоколос, хотя слушать ему было не так приятно. — Что горевать, если мы не знаем, что будет с нами завтра?
— Плохое утешение! — возразил Колотуха. — Ничего с нами не произойдет, будем, как все, сражаться с немцами.
— Лишь бы Леся была жива и здорова. Лишь бы когда-нибудь она была счастливой, — сказал Стоколос и пожалел, что они прочитали чужое письмо.
Он вдруг припомнил, с какой нежностью дарил девушке Майборский гуцульскую шкатулку. Виктор говорил, что это шкатулка экспонировалась на выставках в Париже, Нью-Йорке и Барселоне, и, верно, шкатулка была неповторимой красоты, как песня Карпатских гор. Леся смотрела на подарок завороженными глазами и, кажется, такими же глазами смотрела и на Майборского.
В репродукторе, висевшем на кухне, объявили воздушную тревогу. Ребята переглянулись, раздумывая, что им сейчас делать. Старшина, только что вышедший из ванной, сказал:
— Пока тревога, помоемся.
— Я достану полотенце, — Андрей принялся рыться в белье.
— Вот именно.
— А потом поспим. Полтора месяца по-человечески не спали. А там и полковник придет, — не унимался Колотуха. — Дивлюсь я тебе, Андрей. Зачем пошел на воинскую службу? Ну в мирное время. Учился бы себе, жил в этой роскошной квартире и каждый день купался бы в ванне, как римский император.
Приятный, уютный шум воды в ванне заглушил рев самолетов и даже взрывы. И лишь выстрелы зениток, стоявших рядом на днепровских кручах, доносились в квартиру. Максим Колотуха громко затянул песню:
Через риченьку, через быструю Подай рученьку, подай другую…Андрей подхватил.
— Да, Ваня, грустная песня, — сказал Колотуха Оленеву, который тер ему спину шершавой мочалкой. — Да осторожней, кожу сдерешь!
— Вот именно. Грош цена твоей коже, если она слазит вместе с грехами.
— Рядовой Стоколос! — притворно строго крикнул Колотуха.
— Ты что, сдурел, голым командовать? — удивился Андрей.