Каштаны на память
Шрифт:
Разговоры стихли. Замолк и пассажир, который доказательно обосновывал свои мысли насчет окружения немецкой группы «Центр». Лишь Опенкин сказал своим:
— Правильно мыслит!
— Вот-вот. Благодарю за комплимент, — услышал слова Опенкина тот мужчина. — К сожалению, так мыслят и немецкие генералы и потому со всех сил рвутся к Кременчугу. Проклятый фашист еще может сунуться с юга на Киев и с северо-востока.
— Да угомонитесь вы, стратеги! Дайте хоть немного заснуть! — вмешался рассерженный голос.
Довольно много людей уже сошло
Ночь медленно таяла в восходящем зареве, куда направлялся эшелон. Скоро совсем рассвело. За окнами простиралась равнина. На горизонте оазисами возникали села, тонувшие в садах.
Вскоре проехали и Люботин. Уже близко индустриальный гигант Харьков. Над городом сизая дымка, сквозь которую виднеются заводские корпуса, трубы. Рубен и Опенкин прислонились к окну. Оба прежде не были в Харькове.
В областном Управлении Наркомата внутренних дел, куда утром явились пограничники Рубен, Опенкин и Леся, служащие были уже на работе.
— Мы с границы. К кому обратиться? — спросил Опенкин у дежурного.
— С границы? К инженер-полковнику Веденскому. Третий этаж.
Илья Гаврилович Веденский, к которому шли пограничники, лишь несколько дней назад прибыл с Западного направления по вызову полковника Шаблия. Он — известный специалист-минер. Впервые Шаблий встретился с инженером Веденским в Славуте, куда тот прибыл из Генерального штаба по делам строительства укреплений. Еще тогда, в 1935 году, Веденский много рассказывал Шаблию о минах, их эффективности в борьбе с пехотой и эшелонами противника, в бою с танками.
Рассказывал он увлеченно, как любят рассказывать специалисты про свое любимое дело. Это у него научился Рябчиков, который тогда служил вблизи Славуты, мастерить и изготовлять мины. В тридцать седьмом Илья Веденский добровольцем поехал в Испанию, а возвратившись оттуда, попросился на финскую. Там был ранен.
Веденский подружился с Шаблием, считал его единомышленником в вопросах охраны границы и партизанской борьбы.
Перед пограничниками стоял крепкий чернявый человек с высоким лбом, изрезанным глубокими морщинами, с доброжелательной улыбкой. На гимнастерке два ордена боевого Красного Знамени.
— Товарищ полковник! Пограничники… — начал докладывать Опенкин, но Веденский остановил его:
— Садитесь. Отдыхайте. Вижу, что одному срочно надо в санчасть. Да и вы, девушка, — обратился Веденский к Лесе, — или очень утомились, или больны.
— Точно! — ответил за всех Опенкин. — Леся Тулина, дочь начальника заставы. Заболела в дороге. А это Артур Рубен — участник первого боя на границе.
— Леся Тулина? — переспросил Веденский. Он вспомнил, что Семен Шаблий говорил про заставу, где служил его названый сын Андрей Стоколос. Знал Веденский и про смерть капитана Тулина. Но не стал говорить об этом. Внимание обратил на высокого белокурого Артура Рубена.
— Вы из Прибалтики?
—
— Я воевал с вашими добровольцами в Испании. Нашим командиром был Берзинь.
— А я не успел. С корабля сняли жандармы, — с сожалением сказал Артур. — А хотелось в интернациональную бригаду.
— Ну и считайте себя бойцом интернациональной бригады, — сказал Веденский. — Вот нас четверо, и уже интернационал.
— Товарищ полковник, — обратился Опенкин, — направляясь сюда, мы думали о нашем будущем. Решили идти в партизаны.
— В своем желании вы не одиноки. Обком партии получил уже несколько тысяч заявлений от заводских рабочих, железнодорожников, учителей. Больше всего, конечно, от комсомольцев. Нам нужны командиры и комиссары. Такая мысль и у Семена Кондратьевича Шаблия: назначать командирами и комиссарами пограничников, армейцев. Пойдете?
— А я куда? — с тревогой спросила Леся. — Я от своих ни на шаг.
— Можно только приветствовать это желание. Вы, Леся, будете учиться на радиста. А пока что Артур Рубен пойдет в санчасть, Опенкин познакомится с программой обучения, а вас, Леся, уже ждет возле крыльца машина.
— Куда ехать? — удивилась девушка.
— К своим старым знакомым. Будете жить у Полины Ивановны Шаблий.
3
Андрей Стоколос, Иван Оленев и Максим Колотуха так и не дождались Рябчикова и Мукагова из разведки. Разыскивали своих товарищей и сами чуть не попали в лапы карателей. Местные люди сообщили, что двух красноармейцев, один из которых кавказец, захватили и отправили в «Уманскую яму».
В жизни как на долгой ниве… Но Стоколосу, Оленеву и Колотухе не верилось, что всегда находчивый Рябчиков мог попасть в плен. Это противоречило его натуре, характеру. Но это и подтверждало, что на войне все может случиться. Нет еще опыта.
После трехдневных поисков и ожиданий они пошли на север, в направлении Киева. Через несколько дней они наткнулись на полосу обороны советских войск на южных подступах к столице.
Командир артиллерийской батареи, выпускник артучилища лейтенант Заруба, сказал повару, чтобы тот накормил пограничников. А когда те подкрепились, обратился к старшине Колотухе:
— Чего зря носитесь с «шарманкой»? — кивнул на рацию. — Через нее можно подавать команды на батарею с наблюдательного пункта. Может, вас в артразведку? Как вы на это?
— Рация есть, но радиста нет, — ответил Колотуха.
— Дело поправимое. Не боги горшки обжигают. И я немного радио изучал в артучилище, — сказал Заруба.
— Рацию мы получили за два дня до начала войны. Но еще до армии я немного разбирался в этом деле. Можно попробовать, — согласился Андрей Стоколос.
— Такой разговор мне нравится, — с одобрением сказал лейтенант, подавая Андрею руку.
Лейтенант и пограничники, заткнув за ремень зеленые ветки, поползли лугом, потом перешли перелеском, кустарниками.