Каштаны на память

Автомонов Павел Федорович

— Аккумуляторы от автомашин не подойдут? — спросил кто-то из бойцов.

— Нет, — покачал головой Андрей.

— Жаль.

Не меньше, чем Андрей, волновался Григорий Авксентиевич. Ему хотелось, чтобы по ту сторону фронта хотя бы в нескольких словах узнали, что полтавские партизаны в это трудное время не забились в «щели», а действуют в меру своих сил и возможностей, беспощадно бьют врага.

— Я не помешаю, если посижу тут? — спросил Григорий Авксентиевич у Стоколоса. — Знал бы ты, Андрей, как хочется дотронуться до телеграфного ключа и отстукать: «Это мы,

миргородцы. Били врага в сорок первом, бьем и в сорок втором!»

— Почти такие слова и написаны тут, — сказал Стоколос, тронутый необычным желанием Григория Авксентиевича.

— Знаю. А не подведет твоя рация?

Андрей заколебался на мгновение, а потом передал ему ключ:

— Не подведет! — и заговорщически подмигнул: — Не бойтесь. Наши ничего не поймут, а немцы в Миргороде и Гадяче не услышат.

Григорий Авксентиевич, оглядываясь, словно мальчишка, вздумавший попроказничать, взял ключ и немного «поклевал».

— И это пошло в эфир?

— А как же! Видели, как стрелочка дрожала?

— Ты извини, что я смальчишничал, как сказала бы моя жена. Я очень любил играть с детьми. Вы вот в октябре были у своих, а я тут с первого дня оккупации. И так хочется крикнуть, чтобы там, за Харьковом, услышали то, что на сердце у меня все эти месяцы.

— Я вас понимаю, Григорий Авксентиевич.

— И я тоже, — сказала Маргарита Григорьевна, которая наблюдала за Григорием Авксентиевичем и радистом. — У вас там жена, а у меня дочка.

В наушниках послышались легкие и частые гудки — и радист переключился на прием.

— Знай наших! — выкрикнул Андрей. — Это Леся работает, ее почерк.

— Доченька! — прошептала сквозь слезы Маргарита Григорьевна.

Передавать радиограмму было трудно, приходилось повторять отдельные цифровые группы. Плохое качество анодных батарей давало знать. Андрей понимал: из-за этих повторов шифровку не удастся передать до конца. Андрей ругал себя, что из-за мороза не может четко выбивать знаки Морзе: приходилось часто прекращать работу и дышать на руки. Попросить Рубена? Но Артур сам давно признал, что с передачей у него значительно хуже, чем у него, Стоколоса.

Как быть? Может, дать сигнал с просьбой заменить оператора на более опытного. Но заменять будут Лесю, она обидится на него, скажет, сам не умеет передавать, а сваливает на другого. А радиограмма важнейшая, срочная. Чего стоит только весть о том, что они встретились с мамой Леси. Как Андрею хотелось, чтобы именно она приняла эту радиограмму! Но…

Он до боли кусал губы. Передавать еще не меньше трех десятков цифровых групп, а батареи почти сели. «Прости меня, Леся…» Он решительно выстучал «OP № 1» — и сразу же переключился на прием.

Две-три секунды он не дышал, словно получил от Леси пощечину. Даже руку прижал к щеке. «Ну зачем я сел на эту вахту? Пусть бы Рубен требовал оператора номер один. Почему сейчас выпала Лесина смена? Разве мало там радистов?»

Андрей уже не чувствовал холода, не видел обеспокоенных взглядов Маргариты Григорьевны и комиссара объединенного отряда…

«Спокойно, Андрей! — приказал сам себе. — Люби, вздыхай,

но телеграмму должен передать до конца. Если Леся обидится из-за моего требования, так тому и быть…» Он вроде бы поуспокоился, поправил под шапкой наушники. И вдруг с той стороны фронта засигналило «LB» — языком «кю-кода»: «Я люблю вас!» Андрей удивленно замигал глазами. Неужели это отстучала Леся? Это она для смеха, от обиды, что снял ее с вахты! «Я люблю вас!» И он в то же мгновение переключился на передачу и повторил сигнал: «LB».

Но принял этот клич уже оператор номер один, который ворвался в эфир со своим почерком, словно вихрь, отстучав «спасибо» и «к приему готов». Все это случилось так быстро, что Андрею показалось, будто этот оператор высокого класса уже давно сидел возле Леси и она сама попросила у него помощи.

— Наконец! Передал! — сказал Андрей и самому себе, и Маргарите Григорьевне, и Григорию Авксентиевичу, и всем бойцам, столпившимся возле рации.

— У меня самой сердце стучало, как морзянка, — призналась Лесина мать. — Как там она? — кивнула головой в сторону рации. — Все приняла?.. Она у меня настойчивая.

— Все приняла, — сказал Андрей, пряча глаза, и добавил про себя: «К настойчивости еще и умение нужно добавить, опыт, а мы еще только учимся всем премудростям радиодела».

Вьюга разыгрывалась все сильнее. Ветер тоскливо свистел между ветвями деревьев, стряхивая с них последние комья снега. Партизаны разожгли несколько костров, чтобы вскипятить воду, которую потом можно заправить мерзлыми листьями брусники, грелись. Все ждали, когда расшифрует ответ Артур Рубен. Надеялись, что полковник Шаблий сообщит о самолетах, пусть и не специальных, а попутных, которые сбросят грузы: питание для рации, боеприпасы, медикаменты. Но как были удивлены и Опенкин, и Стоколос и сам Рубен, который только что раскодировал телеграмму, прочитав:

«Спасибо за мужество партизанам Полтавщины, участвовавшим в бою. Об этом ЦК КП(б)У сообщит в Совинформбюро. Жму руку Григорию Авксентиевичу. Леся целует маму. Своим отрядом Опенкину идти к Ворошиловграду. Шаблий».

— Коротко — и никаких гвоздей! — прокомментировал радиограмму Опенкин, подавая бумажку Григорию Авксентиевичу.

— Значит, не могут прислать самолетов. Да и, может, вас ожидает какое-то новое задание. Мы тут думаем одно, а они другое. Им виднее. Война. И мы от них словно в другом государстве, — размышлял вслух Григорий Авксентиевич. — А все-таки я рад такому сообщению. Представьте: ЦК КП(б) Украины о нашем бое под Малой Обуховкой сообщит Совинформбюро!

— Видно, так нужно, раз отзывают нас на восток, Авксентиевич, — сказал Опенкин. — Жаль разлучаться с вами.

— И мне. Хотелось бы с вами, хлопцы, пройти всю войну до самого Берлина, — сокрушался секретарь райкома.

— И дойдем! — заверил Шмель Мукагов. — Недаром же мы с лейтенантом Рябчиковым для начала отобрали у их полка знамя со свастикой и порвали его на портянки еще под Киевом.

9