Каспар Хаузер, или Леность сердца
Шрифт:
– А как вы, собственно, в душе относитесь к Каспару? – вдруг спросила она. – Любите вы его?
Квант вздохнул:
– Я хотел бы и мог бы любить его так, как он того заслуживает по мнению своих достопочтенных друзей, – нарочито туманно отвечал он.
Фрау Каннавурф порывисто встала.
– Как это понимать? – с горячностью воскликнула она. – Разве можно не любить его, не стремиться носить его на руках? – Лицо ее пылало, она вплотную приблизилась к испуганному учителю и устремила на него гневный и печальный взор.
Впрочем, она быстро смягчилась и заговорила о другом, желая получше узнать удивлявшего ее Кванта. Для
Позднее Квант не на шутку огорчился из-за своей податливости. «Что же за всем этим кроется?» – размышлял он. Когда Каспару приходили письма, вернее, записки от фрау фон Каннавурф, он вскрывал их и прочитывал, прежде чем передать юноше. Но ничего ему не открывалось; слишком уж безобидно было содержание этих записок. Вероятно, они объясняются на каком-то условном языке, думал Квант и сопоставлял некоторые часто повторяющиеся фразы, надеясь найти ключ к таинственному шифру. Каспар возмущался этим, но Квант, с несвойственным ему красноречием, доказывал, что воспитателям дано право просматривать корреспонденцию воспитанников.
Наконец Каспару пришлось попросить свою подругу больше не писать ему. Если бы Кванту удалось подслушать беседы обоих, он, к своему огорчению, счел бы их столь же невинными, как и письма. Кстати сказать, случалось, что они часами гуляли вдвоем, не обмениваясь ни единым словом.
– Как хорошо в лесу, правда? – спрашивала наконец молодая женщина своим задушевным сладостным голосом, сопровождая эти слова легким щебечущим смешком. Или, собирая цветы на лугу, говорила:
– Разве они не прекрасны?
– Прекрасны, – отвечал Каспар.
– Так сухо, так деловито вы говорите о них!
– Я лишь недавно узнал, что они прекрасны, – взволнованным голосом произнес Каспар, – прекрасное познается всего позднее.
На сей раз весна делала его поистине счастливым. Вдыхая весенний воздух, Каспар ощущал себя странно предпочтенным существом. О том, что он красив, он ни разу еще не подумал. Существующий мир обвивал его как венок. Покуда солнце стояло на голубом небе, глаза его светились удивлением и счастьем. «Он – словно ребенок, которого после долгой болезни впервые вывели в сад», – говорила о нем фрау фон Каннавурф. Доброе ее сердце билось быстрее при мысли, что и она как-то способствовала его счастливому расположению духа. Иной раз она украшала шляпу Каспаpa молодой зеленью, и вид у него становился гордым. И все же он был постоянно углублен в себя, постоянно замкнут, словно в нем шла какая-то внутренняя борьба перед принятием важного решения.
В один прекрасный день они договорились называть друг друга Клара и Каспар. Она подсмеивалась над деловитой серьезностью, с которою он выполнял этот договор. Она вообще частенько над ним потешалась, в особенности, когда. он читал ей краткие проповеди о нравственности или сердито порицал то, что в его устах называлось «женской суетой сует». И еще Каспар уговаривал ее не так много ходить и беречь свое здоровье. Иной раз и правда казалось, что она стремится к усталости, к изнеможению. Ей нравилось подниматься на высокие башни. В церкви св. Иоанна на башне жил старик звонарь, благодушный мудрец, которого долгое одиночество научило созерцанию. Сотни ступенек не отпугивали ее, и она, иногда по два раза в день, поднималась к старику, болтала
Всякий день она строила планы новых путешествий, ибо жизнь в маленьком городке была ей не по душе. Каспар спросил, почему она рвется прочь отсюда, но исчерпывающего ответа она ему дать не смогла.
– Нельзя мне где-либо оседать, – проговорила молодая женщина, – если мне хорошо, я чувствую себя несчастной, я должна странствовать и открывать что-то новое, должна искать людей. – Она с нежностью смотрела на Каспара, и губки ее при этом непрестанно дрожали.
Однажды она обмолвилась несколькими словами о брошюре Фейербаха; только один-единственный раз в их разговоре была упомянута эта книжка. Каспар схватил руку Клары и с непонятно откуда взявшейся силой так крепко сжал ее, словно хотел раздавить услышанное слово. Фрау фон Каннавурф тихонько вскрикнула.
Уже наступил вечер; они дошли до перекрестка, на котором обычно расставались. И фрау фон Каннавурф, приблизившись к Каспару и глядя ему в глаза, взволнованно и быстро прошептала:
– Итак, вы готовы взять это на себя?
– Что именно? – вздрогнув, спросил он.
– Все…
– Да, все, – глухо повторил юноша, – но я не знаю… я так одинок.
– Разумеется, одиноки, но ведь вы ничего другого и не хотите. Одиноки, как в узилище, только что не под землей, а на ее поверхности… – Больше она ничего не смогла сказать, одной рукою он зажал ей рот, другою – себе. Едва ли не ненависть сверкнула в его глазах. Внезапно охваченный радостным смущением, он подумал: «Может быть, и моя мать похожа на эту женщину». Губы его запеклись, как у жаждущего, с ним происходило что-то, повергавшее его в содроганье.
– Мне пора домой, – с внезапной досадой воскликнул он и убежал.
Фрау фон Каннавурф смотрела ему вслед; темнота уже давно его поглотила, а ее большие детские глаза все еще не отрывались от его пути. Страх сжимал ей сердце. «Он самый отважный из людей, – думала молодая женщина, – и даже не подозревает, как он отважен; что же так волнует и трогает меня, когда я говорю с ним или молчу подле него? И почему мне так боязно от сознанья, что он предоставлен самому себе?»
Она пошла к дому, и на дорогу длиной в тысячу шагов ей понадобилось не меньше получаса. На западе огненными прожилками сверкали зарницы.
Каспар рано улегся спать. Но часов около четырех проснулся от громкого голоса. На улице кто-то кричал: «Квант! Квант!»
Каспару, еще в полусне, показалось, что это голос Хикеля. Где-то стукнуло отворяемое окно, голос на улице что-то произнес, что именно, Каспар не разобрал, в доме хлопнула дверь. Потом все стихло. Каспар повернулся на другой бок и снова стал засыпать, но тут к нему постучали.
– Кто там? – спросил юноша.
– Откройте, Каспар, – послышался за дверью голос Кванта.
Каспар вскочил, отпер дверь.
Квант, вполне одетый, вырос на пороге. Лицо его в предрассветном сумраке выглядело блекло-зеленым.
– Президент скончался, – проговорил он.
Каспар сидел на краю кровати, и все плыло перед его глазами.
– Я собираюсь туда, если хотите идти со мной, поторапливайтесь, – продолжал Квант.
Каспар быстро оделся, его шатало, как пьяного.