Каспар Хаузер, или Леность сердца
Шрифт:
– Что правда, то правда, – подтвердил Фейербах, и улыбка на его лице погасла. Он встал и бодрым голосом произнес: – Но, с другой стороны, время приспело. Двадцать восьмого апреля я уезжаю. Вы возьмете отпуск по службе и поступите в мое распоряжение.
Хикель поклонился и выжидательно посмотрел на президента; тот понял, что значил его взгляд.
– Ах, вот что, – сказал он, – конечно, негоже оставлять Хаузера без всякого присмотра, хотя, с другой стороны, несправедливо закрывать от него на замок весь мир. Он уже немало из-за этого натерпелся. Ограничение свободы действий ущемляет волю к жизни не меньше, чем цепи и кандалы. – Президент никак не мог прийти к согласию с самим собой и, как всегда, в присутствии лейтенанта чувствовал себя стесненным в своих решениях, ибо был не в состоянии сопротивляться напору силы, молодости, холодного рассудка и бессовестности.
– Но ведь ваше превосходительство отдает себе отчет в опасности… – ввернул Хикель.
– Покуда я жив и живу в этом городе, никто не осмелится его и пальцем тронуть, в этом вы можете быть уверены.
Хикель высоко вздернул брови и снова вперил взгляд в свои растопыренные пальцы.
– А если в один прекрасный день его и след простынет? – мрачно спросил он. – Я предлагаю следить за ним хотя бы по вечерам и во время прогулок. Днем, уж ладно, пусть ходит по городу один. Старикашке-инвалиду можно дать отставку, я лучше приставлю к нему одного из моих парней. Пусть каждый день, в пять часов пополудни, является в дом учителя Кванта.
– Что ж, это, пожалуй, недурной выход из положения, – согласился президент. – А заслуживает этот ваш ставленник доверия?
– За ним Хаузер будет как за каменной стеной.
– Как его звать?
– Шильдкнехт, сын пекаря из Баденского герцогства.
– Я согласен.
Хикель был уже в дверях, когда президент его окликнул, чтобы внушить ему необходимость держать в полной тайне их совместную поездку. Хикель отвечал, что не нуждается в такого рода предупреждениях.
– Ехать одному мне нельзя, – пояснил президент, – со мною должен быть расторопный и осмотрительный человек. Это дело подлежит тщательнейшему расследованию и при соблюдении чрезвычайной осторожности. Помните, привлекая вас к нему, я оказываю вам величайшее доверие.
Он пронзительно взглянул на лейтенанта полиции. Хикель машинально кивнул. Опасение и недоброе предчувствие внезапно омрачили лицо Фейербаха.
– Идите, – коротко приказал он.
ПОЕЗДКА НАЧИНАЕТСЯ
В тот же вечер Хикель зашел к учителю и сообщил, что отныне за Хаузером будет надзирать солдат Шильдкнехт. Каспара дома не было, и на вопрос Хикеля, где он, Квант отвечал – в театре.
– Опять в театре! – воскликнул Хикель. – Третий раз за две недели, если не ошибаюсь.
– Он очень пристрастился к театру, – заметил Квант, – почти все карманные деньги тратит на билеты.
– Между прочим, с карманными деньгами в ближайшее время будет туговато, – сказал лейтенант полиции. – На этот раз граф прислал мне только половину условленного месячного содержания. Очевидно, эта история ему не по средствам.
Деньги, предназначавшиеся для Каспара, Стэнхоп с самого начала посылал Хикелю.
– Не по средствам? Лорду? Пэру Англии? Такой пустяк– и не по средствам? – Квант от удивления вытаращил глаза.
– Только не говорите этого никому, иначе подумают, что вы издеваетесь над графом, – сказала учительша. Она испытующе, с любопытством смотрела на лейтенанта полиции. Этот скользкий, щеголеватый человек всегда представлялся ей загадочным и привлекательным. Он будоражил ту чуточку фантазии, которой она обладала.
– Ничего не попишешь, – резко оборвал разговор Хикель. – Так обстоят дела. Могу предъявить вам почтовое извещение. Граф знает, что делает.
Когда Каспар пришел домой, Квант спросил его, как он провел время.
– Неважно, в пьесе слишком много было о любви, – с досадой отвечал юноша. – Я этого терпеть не могу. Они там все болтают и жалуются, так что ум за разум заходит, и к чему же все это сводится? К свадьбе. Лучше уж отдать свои деньги нищему.
– Тут недавно был господин лейтенант полиции и сообщил нам, что граф значительно сократил сумму, определенную на ваше содержание, – сказал Квант. – Вам придется вообще сократить расходы, а что до театра, то, боюсь, вам надо будет и вовсе от него отказаться.
Каспар сел к столу, поужинал и долго молчал.
– Жаль, – проговорил он наконец, – через неделю дают «Дона Карлоса» Шиллера. Говорят, это прекрасная пьеса, и мне хотелось бы ее увидеть.
– Кто говорит, что это прекрасная пьеса? – спросил Квант со снисходительно насмешливой миной знатока.
– Я встретил в театре фрау фон Имхоф и фрау фон Каннавурф, – пояснил Каспар, – и они обе это сказали.
Учительша подняла голову.
– Фрау фон Каннавурф? Это еще кто такая?
– Подруга фрау фон Имхоф, – ответил Каспар.
Квант до глубокой ночи обсуждал с женой, как приспособиться к новому положению вещей, установленному графом. Было договорено, что теперь обед Каспара будет стоить десять крейцеров, а ужин восемь.
– Если дело обстоит так, как говорит лейтенант полиции, нам все равно придется за него доплачивать, – сказала учительша.
– Мы не должны забывать, что умеренность Хаузера в еде и питье поистине необыкновенна, – возразил Квант, честность его восставала против несправедливого ущемления.
– Ну и что? – твердила свое жена. – Так или иначе, я должна иметь на кухне достаточно припасов, чтобы накормить голодного. А это ведь даром не дается.
На следующий день Хикель принес деньги. Он и Квант как раз вошли в сени, когда Каспар, уже одетый, спустился из своей комнаты. На вопрос учителя, куда он направляется, Каспар отвечал, что идет к часовщику: его часы испортились и их надо отдать в починку. Квант предложил посмотреть, что с часами, Каспар протянул их ему, учитель поднес часы к уху, постучал по корпусу, попробовал, можно ли их завести, и объявил: