Ката - дочь конунга
Шрифт:
— Люблю тебя, — сказала она и прикоснулась губами к губам мужа.
Он стиснул ее тонкое тело, сжал, притянул к себе, одна ладонь провела по щеке, другая удерживала за лопатки. Маша чувствовала, как клокочет в нем возбуждение, принялась развязывать на ощупь мудреную одежду, ей хотелось почувствовать тяжесть его горячего тела, гладить по плечам, зарываться пальцами в волосы, отдаваться как в последний раз. Ей стало совсем не холодно, наверное оттого, что и в ней кровь бурлила как лава, и отблески этого жидкого огня сверкали в ее глазах.
— Искусительница, — прорычал Светозар, — колдунья…
Он повалил ее на плащ, навис сверху, и ей было достаточно только раскрыть для него бедра и податься чуть вперед. Он любил ее неистово, заставляя извиваться и стонать под собой, а потом замер, делясь частицей жизни, и медленно опустился, прижимая к себе осторожно.
Новгород встретил боярина Светозара восторженно. Гонец, отправленный вперед, оповестил всех, кого надо, и у ворот толпились встречающие. В город въехали по первому снегу, склизкому, тающему, когда колеса вязнут в грязной каше, а на сани пересаживаться рано. Маше хотелось уже выйти, но возок медленно ехал мимо знакомых строений, пока не добрался до княжеского двора. Сам молодой князь вышел навстречу, поприветствовать боярина и получить письма от отца. Народ толпился, желая слышать все до последнего слова, кто-то хотел новостей, кто-то высматривал своих. Светозар церемонно передал все наказы и дары, и, наконец, его отпустили, позволив добраться до дома и передохнуть.
Их ждали. Ждали уже очень давно. Маша улыбалась всем — дворовым, кланяющимся как китайские болванчики, детям, даже собакам, которые ощутив общую радость, крутились под ногами. Она подняла глаза и увидела, как Пламена, изрядно располневшая, но не потерявшая привлекательность, цепляется за Мала, а тот неуклюже обнимает жену одной рукой. За ногу его обхватил рыжеволосый мальчишечка. Сынок.
Им еще предстояло многое рассказать домочадцам, оплакать Ратибора и его новорожденного сына, помочь справиться с потерей старшему Ратиброву сыну, который горевал об утрате дольше всех. В галерее, как назвала Маша длинную светлую горницу, к замечательным работам Богдана прибавится еще одна, которую он напишет позже. Это будет портрет молодого мужчины.
Они переживут это. И двинутся дальше, потому что так надо. Трехлетняя Забава начнет звать Машу мамой, а жарким июльским вечером на свет появится еще одна девочка. Ее назовут Верой, потому что слишком много людей верили в ее появление на свет.
55
Раннее июльское утро было покрыто влажной дымкой над головой и росой по высокой траве. Маша, морщась, подбирала подол, ощущая, как он потяжелел от влаги. Она помнила дорогу, словно шла тут вчера, и, почему-то, очень торопилась, хотя понимала, что в ее случае время относительно. Позади, грузно переваливаясь, пыхтя и тихо поругиваясь, шла Пламена. Ей идея идти на озеро совсем не нравилась, но кто же спрашивает старую служанку.
— И куда нас нечистый понес, — бормотала Пламена, — гоже ли это, боярыне пешком в лес, да без охраны, да без служанок.
— Ну не ворчи, не ворчи, — добродушно успокаивала Маша давнюю наперсницу, — скажи еще всю свиту с собой притащить. Да и тебя не надо было брать, старую каргу, еле ползешь. Этак мы до вечера не дойдем.
— Не намного я и старше, — возразила Пламена, но тут же согласилась, — это тебя, государыня, будто время не берет, все такая же тонкая и гибкая, словно девица, как вот увидела я тебя в первый таз, так ты и не изменилась. Не зря люди говорили, колду…
— Хватит чушь нести! — прикрикнула Маша, и Пламена прервалась на полуслове.
— Прости, государыня, болтаю, сама не знаю чего! — Пламена наконец догнала госпожу и заглянула ей в глаза, — виновата!
Маша махнула рукой.
Никто бы не узнал в этой скромно одетой женщине всеми уважаемую боярыню Марию, к которой даже сам князь новгородский не гнушался заезжать посоветоваться. Впрочем, времена наступили лихие, князья менялись так часто, что она не привыкала к ним и не испытывала особого почтения. Политические игры не волновали боярыню Марию, она будто жила наособицу, и никакие дрязги не нарушали ее покоя. В огромном трехэтажном каменном доме, самом большом после княжеского дворца, отстроенном на месте старого деревянного, сгоревшего в пожаре, она теперь жила одна, выдав последнюю дочку, пятнадцатилетнюю Раду, замуж за датского посланника, и радовалась выводку внучат, которых, по ее материнскому велению, свозили дети к велимудрой бабке на всю зиму, от ноября до марта. А внуков, и правда, было немало. После возвращения из Киева зажили Маша и Светозар счастливо, одна за другой, после Веры народились дочери Любава и Милава, красавицы, все в мать, а потом, с промежутком в пять лет сынок Всеволод и последыш, шумная озорница Рада. Маше казалось, что счастье будет вечным, десять лет для нее пролетели как одно мгновение. Детки подрастали, и в доме царили благость и любовь. Старшенькие, Владимир и Славомир, незаметно превратились из юношей в справных молодых мужчин, пришло время заняться истинно мужскими делами, и отправились они с послом новгородским в Норвегию. На этом настоял Светозар, сам лично провожавший сыновей в дальнюю дорогу. Завещал он им только одно — держаться друг друга, как когда-то держались они с братом. Маша сначала печалилась расставанию, но позже, когда начались междоусобные стычки между желающими занять княжеский престол, и много добрых молодцев, оказавшихся не в то время не в том месте, полегло в этих разборках, она оценила дальновидный план мужа. Близнецы хоть и были далеко, но по редким весточкам семья знала, что они живы-здоровы.
— Права ты, боярыня, — продолжила Пламена, — старая я, толстая, медлительная, да только не оставлю тебя нигде, а тем более, идти куда-то в одиночку.
— Надо было Мала взять, — усмехнулась Маша.
— Да на что он тебе, старый пестерь?! — тут же возмутилась служанка, — он и с печи-то теперь через день слазит.
Пламена лукавила со смешком — ее муж, даже будучи одноруким, держал весь двор в безукоризненном порядке. Уже больше двадцати лет, с того самого пожара, Мал был старшим боярским тиуном, то есть управляющим, и все вокруг, включая хозяев и хозяйских детей, относились к нему с большим почетом и уважением. Жили Пламена и Мал душа в душу, народили пятнадцать деток, правда и похоронили восьмерых, но те, что остались, были для отца с матерью большой подмогой.
Маша остановилась и терпеливо ждала, пока догонит ее охающая служанка. Пламена была больше чем просто прислуга, она была верным другом даже в самые тяжелые времена. Когда случился Великий пожар, как называли его позже люди, выгорела треть города до самой реки. Не минула беда и боярский двор, занявшись от соседних домов. Маша с ужасом вспоминала, как голодный огонь набрасывался на деревянные, годами просушенные дома, и сжирал их за считанные минуты. Она успела выскочить с годовалой Радой на руках, подталкивая впереди себя кашляющих девочек. Дворовые хоть и совались внутрь, пытаясь спасти хозяйское добро, но мало что сохранилось в полыхании адского пламени. К счастью, погибших не было, в отличие от других дворов, а больше всех пострадал Мал, который кинулся внутрь под вопль жены, а, спустя несколько минут, выскочил, прижимая обгоревшей рукой к себе что-то. Он упал у конского корыта, мужики споро залили его водой, и только после этого, жмуря глаза без ресниц, Мал протянул Маше сверток. Там оказались несколько картин Богдана, висевшие ближе всех ко входу в "галерею" — портрет Ратибора, земляничная поляна и соловей, распевающий на ветке.
— Что ж ты творишь-то, — распекала его Маша под вой Пламены, — ведь погибнуть мог!
Мал морщился от боли, но был уверен в правоте своих действий.
— Такая красота погибла, — с сожалением сказал он.
Маше тоже было жалко картин, и она не раз плакала, вспоминая свою "галерею", Богдан же совсем не огорчился.
— Не печалься, матушка, — говорил он, — я здесь, и руки при мне, напишу еще что захочешь!
Его художественные способности заметили приезжие мастера, и однажды в доме появился маленький худощавый мужчина со светлой бородой, представившийся Алимпием. Его пригласили в дом, и вскоре узнали, что это известный киевский иконописец, пришедший специально посмотреть работы юного боярича. А через месяц провожали Богдана вместе с монахом, пообещавшим отдать мальчику столько знаний, сколько тот сможет взять. Этого сына она отпустила с легким сердцем, потому что в Киеве было кому за ним присмотреть. Светозар посмеивался над женой, напоминая о том, что парню уже пятнадцатый год, а значит няньки ему были не нужны, но все же она строго-настрого велела юноше навестить мачеху. Улиана смогла оправиться от горя двойной потери, как Маша и предвидела, отважный охранитель молодой вдовы смог пробудить в ней женское, и спусти пару лет женился на ней. Впрочем, помогать целителям Улиана не перестала, и даже ходили слухи, что она исцеляет наложением рук.