Катаклизьма. Сетевая Сага.
Шрифт:
***
А погодка испортилась... Набежал ветродуй, - зябкий, пронизывающий; искудрявился серыми тучами небосклон; солнце, ещё мгновение назад осыпавшее золотом землю, пригорюнилось и пропало, - как и не было его, - упрятавшись за свинцовой пеленой туч и вуалью водяных капель, хлынувших на землю. По заваленному опавшими листьями тротуару пугливой мышью затрусил, тихонько - почти бесшумно - шурша, мелкий секущий дождь. Чёрными пятнами заблестели повсюду лужи. Быстро, на удивление быстро, меняется в осеннюю пору погода!
Откуда-то взялась, подойдя вплотную к зданию офиса, жалкая облезлая сука. Дрожащая, тощая, - рёбра так и прут наружу, - она присела у входа и, задрав грязную, исполненную
– лохматый весёлый кобель, куцый, с торчащим из зада обрубком хвоста. Придвинувшись к суке, он сунулся влажной пуговкой носа ей в бок, обнюхал, и, вникнув, как видно, в её состояние духа, сердито взбрехнул, а после и вовсе зашёлся злобной - ав! ав!
– собачьей тирадой.
У суки было сопрано, у кобеля - тенор: дуэт сотворился достойный! Услышишь, - уши отвалятся напрочь!
"Гы-ы-ы!"
Змеясь изгибами, рисуя петли среди луж, колонна слесарей, с "Профессором" во главе, неспешным ходом подступила, наконец-то, к зданию офиса и стала лагерем метрах в десяти левее от входа, - аккурат под окном, за которым, всё ещё счастливый, приникнув жадными устами к разбухшему соску секретарши, в это же самое время почивал на лаврах в элегантном, телесного цвета, костюме Адама удачливый покоритель женских сердец, краса и гордость железных дорог, отец-командир Исидор Петрович, "шустряк".
Косясь на незваных, решительного вида, пришельцев, волками зыркающих (глаза - ножи!) по сторонам, сука с опаской примолкла. Да и кобель, умудрённый годами, затих, наблюдая.
С приходом гостей атмосфера заметно сгустилась: гнетущая серость извергающего мокротную слизь неба, осенний, промозглый, могильно-холодный ветер, шелест палой гниющей листвы, влажно-чёрный, взрытый омерзительными струпьями луж, асфальт, - всё это, сложившись в безобразную, до безумия мрачную, картину, так и дышало нервозностью, предвещая близость чего-то гнусного, паскудного, мерзопакостного.
Взмывший в воздух гаечный ключ, запущенный кем-то из слесарей - психанул человек! сдали нервы!
– не застал шелудивую пару врасплох. Бешено замолотив лапами, псины сорвались с места и, стремительно набирая ход, в мгновение ока исчезли за углом ремонтного цеха. Ключ же, щедро осыпанный матюгами, так и не добравшись до мишени, упорхал незнамо куда. Да и хрен-то с ним! Не до него! ЕСТЬ ДЕЛА ПОВАЖНЕЕ!!!
Рёв - "у-лал-ла-а-а-а! у-лал-ла-а-а-а!" - раздираемых яростью глоток секанул сжавшийся в бесплотный, заледенелый от ненависти, комок, воздух. Гайки, болты, винтики, шпунтики, взметнувшись вверх увесистой массой стылог о равнодушного железа, - стрелки метили в окно, - в один миг домчались до цели. Стекло, звонко хрупнув, разбившись, брызнуло тысячью осколков в рокочущую у подножия стены хмельную, бурливую, разгульную толпу слесарей. Слесаря одобрительно, с матерком, загалдели, придя в неописуемый восторг от собственной меткости и, будучи в высшей степени довольными собою, продолжили успешно начатый обстрел, активно опорожняя тележку с боеприпасами. Половина боевого запаса тут же, горошком шваркая кверху, в два счёта, как по щучьему велению, перекочевала сквозь утративший стекло оконный проём в кабинет Исидора Петровича, завалив пол грудами ржаво-железного хлама. Грохот от беспрестанно влетающих в комнату снарядов был столь силён, что сравнить его возможно только с гулом ветхозаветных библейских труб, - тем устрашающе-грозным гулом, от которого враз рухнули, не выдержав его, древние стены достославного города Иерихона! А тут, вдобавок, ещё и задорный мат, русский разухабистый мат, ядрёным колобочком катался по комнате, - рождённый в бушующей толпе слесарей и вброшенный сюда, внутрь, с мокрой дождливой улицы волной холодного воздуха!
Шумно, однако!!!
"Гы-ы-ы!"
Да не везде-е-е, где вздумается!!! Кхе-кхе! Не везде-е-е!!! И не во вся-а-а-ком месте!!! Ох, не во вся-а-а-а-ком-м-м-м-м-м-м!........
Вот и в это, полутёмное, помещение, - тайное! вход в него упрятан от чужого зловредного глаза громоздким, внушительных размеров, шкафом!
– не доносится ни звука! Ни единого звука! Там, снаружи, за шкафом, - свистопляска, кавардак!,
– от страстных постельных игрищ с любвеобильной Юленькой, - эх и гладкая ж баба! азартная! ненасытная!
– свернувшись уютным, будто древесный червячок, калачиком в её цепких объятиях.
Спит себе Исидор Петрович, всхрапывая и присвистывая.
Буянят в отдалении - не у чёрта ли, на рогах его богомерзких?
– донельзя обозлённые слесаря, надрывно взлаивая пьяной матерщиной.
Спит красотуля Юленька, - обворожительно нагая, мягкая и тёплая, - морща во сне аккуратный, будто резцом точёный, носик.
Хлещет дождь на серо-печальной, больной осенью, улице.
Сонное царство - дрёма дремучая! спячка тягучая!
– в потаённой, надёжно отгороженной толщей стен от внешнего мира, комнате!
"Гы-ы-ы!"
***
М ежду тем на борту корабля всё давно и коренным образом поменялось: здание, неистово атакованное одуревшими от злобы слесарями, напиталось унынием и страхом. Привычный ход вещей расстроился, уступив место повальной неразберихе. Умами обитателей кабинетов прочно, что , в общем-то, легко объяснимо, о владела паника . Да и как тут не запаниковать? Как не поддаться паническим настроениям, ежели в памяти у каждого, при должности, лица намертво засела та возмутительная и одиозная - прах её возьми!
– катаклизьма, что учинилась расшалившимся людом, слесарями и их подлипалами локомотивщиками, всего-то две недели назад! Ить по сю же пору от одного лишь намёка о той катаклизьме треклятой, дрожь до нутра пробирает и волосы дыбом встают! По сё время - пропади ж оно пропадом!
– от конфуза срамного в себя не пришли! Чухались-чухались, да всё же никак, до сих пор, не прочухались!
А тут, на дворе, за окном - нате-ка вам! здрасьте, пожалуйста!
– новый пожар, новая смута!
Суровые будни!
Суровая жизнь!
Суровый народ!
Путь-дорожка - сурово железная!
"Гы-ы-ы!"
Чёрной копотью вьются неприятно – шаткие мысли в головах бюрокра тов, погремушкой поганой стучат да постукивают, стучат да постукив ают: препротивно-то как, мама рО дная! Фу ты, ну ты! Тьфу!!!
"Гы-ы-ы!"
***
Д ела позабыты, оставлены; рабочие места - точно ветром былинку с них сдуло!
– покинуты; узкий, тесный коридор офисного здания полнёхонек до смерти перепуганным, перешедшим на осадное положение, персоналом. Шум, гам, суетня (естественное состояние толпы в минуту опасности!) превалируют, правя свой уродливый бал над визжащими, сбитыми в кучу стадным инстинктом, людьми. Вскрики, плач, истерический хохот, кашель, сморкание, квохтанье, надсадная рвота, хрип и оглушительно-отчаянный, забивающий собою всё остальное, ор зашедшихся в мучительной судороге глоток - невыразимая мешанина всяческих звуков присутствует в коридоре, свидетельствуя тем самым о глубине и силе того ужаса, что, усердием ставших на тропу войны - не стерпела душа! на простор пошла!
– деповских слесарей, охватил бюрократов! Ровно камень на сердце налёг! Тяжеленный!! Пудовый!!!