Катарское сокровище
Шрифт:
— Ну и что же вы там, в Каркассоне, обнаружили? — устало спросил Гальярд. — Неужели перечитали бумаги о четырех беглецах? Вы напрасно ездили за ним так далеко, у меня с собой несколько списков с протоколов брата нашего Ферье…
— Кто вам сказал, что я ездил в Каркассон? — францисканец, казалось, того гляди захихикает.
— А куда же? Лично к графу Фуа? — Гальярд начинал всерьез раздражаться. Чудесного напарника подсунул ему монастырь Сен-Тибери! И тут не мог не солгать! И тут заподозрил, что кто-нибудь да помчится перехватывать у него славу!
— Брат мой, разумеется, я посетил Памьер и попросил у Памьерского епископа позволения просмотреть его архивы по разорению церквей
Гальярд молча смотрел на него, ожидая. Выдержав минимальную паузу, францисканец окинул взглядом троих монахов и сообщил весьма небрежным, весьма ликующим голосом:
— Братие, конечно, я могу ошибаться, но сдается мне… что Божьей милостью я нашел катарское сокровище.
Гальярд не знал, плакать ему или смеяться. Аймер, всего-то три дня назад слышавший подобное утверждение от собственного наставника, смотрел с сомнением. Один Люсьен просиял, отражая сияние старшего, чистой и бескорыстной гордостью за ближнего.
Франсуа ожидал, наверное, несколько более сильной реакции. Он недоуменно поднял брови, ища в гальярдовом лице зависти, восторга, чего угодно — кроме этой мировой безнадежной усталости.
— Вы ошибаетесь, брат, — наконец сказал Гальярд, стараясь не глядеть на францисканца. — Дело в том, что я… как раз в это же время получил верное свидетельство, что именно хранили четверо посланников из Монсегюра.
— Нет, это вы ошибаетесь, — бурно возразил Франсуа. — Хотите видеть свидетельство? Пожалуйста: я разумно скопировал себе кое-что, предвидя такое недоверие. Хотите убедиться?
Гальярд уже заметил, что его напарник, когда ему надобно, способен двигаться с прытью редкостной в таком объемистом человеке. Вот и сейчас тот стремительно принес свою суму, стремительно же раскатал на столе несколько листов.
— Вот! Любуйтесь, если желаете. Запись о разграблении рутьерами в 1240-м году камальдолийского монастыря святого Иосифа Аримафейского, — в этом месте Франсуа эдак значительно посмотрел на братьев в монашестве. — Местечко Коль-де-Жозеф, диоцез Памьер. Оставшиеся в живых монахи просят содействия епископа в возвращении утраченных богослужебных сосудов, ценных реликвий и запасов еды…
— Брат Франсуа, я сострадаю несчастным камальдолийцам, пострадавшим от разбойников в сороковом году. Но именно незадолго до восстания Тренкавеля, как и в первые годы альбигойской войны, рутьерам во всем Лангедоке было великое раздолье. Думаю, это не единственный монастырь, разграбленный не то что в том году — в том же месяце…
— Думаете, я мало поднял бумаг, прежде чем открыл вот это? — брат Франсуа сердито сунул собрату под самый нос еще один скрученный жесткий лист. — Вот опись похищенного, переданная епископу келарем камальдолийцев, братом Амьелем де Тоннейн. Читайте сами. Читайте, читайте! Лучше даже вслух, чтобы юноши тоже убедились, — и открыватель победно облокотился о стол.
Гальярда тошнило — его частенько тошнило по средам и пятницам. Желудок был уже не тот, что в молодые годы, когда он мог переварить каменно-твердый хлеб или сырое зерно. Теперь же по утрам внутри у Гальярда словно просыпался червь, сосавший ему живот; сосущая боль поднималась все выше, вставала в горле, и вместо того, чтобы петь утреню, приходилось читать хрипловатым речитативом, борясь с проклятым червем чрева. А в среду и пятницу — не считая постных периодов — тошнота то вяло, то остро мучила его круглые сутки, лишь порой угасая под действием горячего супа, если таковой случался в Жакобене. В такие минуты Гальярд с тоскою думал о святом Бернаре, который уже в сорок лет не появлялся на хорах без вомитория, о возлюбленном отце Доминике, весь последний в его жизни капитул прерывавшимся из-за приступов слабости и тошноты. Об отце Пейре Сельяне, лиможском приоре и инквизиторе Тулузы, который сейчас по утрам не может встать, не выпив хотя бы горячей воды… Сколько Гальярду лет? Он считал свою жизнь со времени обетов, и если предположить, что обеты он принес в шестнадцать… или семнадцать… Получается, что ему сорок — или даже больше. Порядочно уже, вполне можно начинать превращение в больного старика.
Однако он искренне не знал, приписывать нынешнюю тошноту болезни своего желудка — или же действию драгоценных реестров брата Франсуа. И не подумав читать вслух, он пробежал листы глазами:
«Облачение праздничное парчовое, одно, золотое шитье, кабошонов пятнадцать…
Епитрахили украшенные, четыре, эскарлат, золотое шитье…
Покров алтарный, три…»
И, наконец, вот она, сразу после облачений и до подсвечников, «кадила малого гранатами украшенного на цепи длиною в два локтя» и прочая, прочая:
«Чаша богослужебная, малая, высотой в две ладони, медная, посеребренная, без украшений, с ободом чеканным по внешнему краю».
— Посмотрите сами, — с торжеством первооткрывателя Франсуа подсунул Гальярду под усталый нос новую бумажку, не давая тому возразить, что подобные чаши нередки в небогатых монастырских и приходских церквях. — Видите, кто именно ограбил Сен-Жозефских монахов? Вам что-нибудь говорят эти имена?
Гальярд поднял глаза. Будь он Аймером — все было бы иначе. Но Гальярд был Гальярдом, который умел спокойно разговаривать со всеми, кроме мальчика, чья мать покончила с собой. Со всеми, вплоть до еретика и богохульника Марселя Кривого.
— Как вы догадались, брат, что мне что-то говорят имена Альзу де Массабрак и Гильем Аудеберт?
— Да, именно — два вассала Пьера-Рожера де Мирпуа, еретики, проживавшие в Монсегюре и позже участвовавшие в убийстве в Авиньонете, — победно подытожил Франсуа. — Они-то со своими людьми и наложили лапу на имущество несчастных клириков. Всего их было — видите — двенадцать человек, из них четверо дворян, звание остальных неизвестно.
— Монсегюрские файдиты, безземельные рыцари, нуждою превращенные в разбойников, нередко совершали набеги на монастыри графства, — согласился Гальярд. — Можно сказать, прославились подобным промыслом. Каким же образом имена Массабрака и Аудеберта доказывают, что маленькая чаша камальдолийцев — не что иное, как Святой Грааль — ведь, сколь я понимаю, вы стараетесь убедить нас именно в этом? Но мы не можем даже установить в точности, та ли самая это чаша, что хранилась среди монсегюрского сокровища. Файдиты порой грабят монастыри, в монастырях обычно находится немало потиров.
Брат Франсуа начинал раздражаться.
— Совпадает множество факторов. Чаша похищена людьми из Монсегюра за четыре года до его взятия — раз. Описание совершенно подходит к чаше, найденной нами среди катарских сокровищ, до обнаружения хранившихся в Монсегюре — два. И, наконец, еще кое-что позволяет мне соотносить ее с реликвией святого Иосифа Аримафейского — того святого, что по преданию принес чашу Грааля в Большую Бретань! Вот! — Францисканец выложил перед Гальярдом последний свой козырь: третий лист, переписанный весьма большими и весьма кривыми буквами. То ли переписчик торопился, то ли волновался особенно. На полях стояли косые Nota benе.