Катастрофа
Шрифт:
Передохнув, я отправился дальше, светя себе фонарем. Мертвяки в разных позах лежали на бетоне, некоторые сидели, опираясь о стену. Эти были наиболее страшны. Они пугали меня тем, что будто бы шевелились в лучах света…
И все-таки я был не один. Кто-то чувствовал мое приближение и заблаговременно прятался. Направив луч в глубину тоннеля, я различил проворных животных величиной с кошку. «Крысы! Вот отчего изуродованы трупы!..»
Прежде я не слыхал, чтобы крысы жрали мертвечину. Но теперь нельзя было полагаться на прежний опыт. Теперь, конечно, переменились и крысы. Может быть, именно они теперь начали эволюционировать во властелинов
Крысы могли напасть на меня. Против стаи я бы не устоял: достаточно было разбить мой фонарь, и я бы заблудился. Вспомнилось оставленное убежище, кровать, где я отдыхал всякий раз, когда уставал от пророчеств. Самым разумным было бы вернуться. Последний судия человечества, сожранный крысами, — в этом не было ничего героического…
«Как могли забраться крысы в тоннель, пробитый в скалах?» Это объяснилось — я увидел зияющие трещины и кое-где осыпи. О чудовищной тряске земной коры свидетельствовали они. Я посветил в одну из щелей в полу шириною в две мои ступни и не увидел конца разлому. В углу коридора из щели поднимался белесый дымок.
Возвращаться не было мочи. Я присел на складной стул, который был при мне, и неожиданно задремал: мозг не вынес напряжения и отключился…
Какие-то типы в балахонах и противогазах тенями скользили мимо друг за другом, будто ехали на велосипедах, и у каждого в руке был щуп или неизвестное мне оружие. Я хотел остановить их, позвать, но язык пристал к нёбу…
Я закричал, пробуждаясь, и крысы от меня прочь побежали — я услыхал пронзительный писк. Будто тупые сверла завязли в металле.
Задыхаясь, я сдернул с себя маску. И едва сдернул, понял, что белесый, реденький дымок, поднимавшийся из трещин в породе, смертельно ядовит. Легкие разрывались на части, во рту запенилась горькая слюна, я сплевывал, но пены все прибавлялось. Я маску вновь натянул и прибавил кислороду, но облегчения не ощутил: дыхание было сбито, суставы наливались горячей тяжестью, будто в полые кости заливали расплавленный свинец.
«А может, он и не жил никогда? — подумал я о пророке Фромме. — Может, все выдумано? И прошлое, и настоящее?..»
Этого нельзя было исключить. Значит, выдумкой были и людские страдания, и катастрофа…
В природе нет ничего неопровержимого, и даже непрерывного течения времени нет. Всюду хаос, и только наш жалкий разум, чтобы доказать свою необходимость, вносит в явления закономерность. Иначе — непонятно. И все познание — лишь самопознание, в каких бы структурах мы ни копались: в космосе или в хромосоме. Вся наша мораль зиждется на самопознании, она не может быть всеобщей и объективной, вот отчего кругом были тупики и приращение науки так и не привело к рождению новой картины жизни. Мы пытались увидеть в человеке облик изуродованного человечества, а нужно было в человечестве видеть изуродованного человека…
Я осторожно пробирался по тоннелю, по которому некогда полз вместе с Луийей. Каким бесконечным он мне тогда казался! И сколько терпения и мужества обнаружила раненая женщина! Не будь Луийи, я бы давно лежал тут, среди этих трупов.
Склеп всегда рукотворен. Мы сами делаем свои усыпальницы. Сами возводим свои пирамиды…
Вспомнилось далекое, доисторическое даже: как моя тетка, у которой я жил после смерти родителей, купила участок земли. Это было ее давней мечтой. Ну, хоть клочок, только чтоб приезжать туда и знать, что вот она, твоя земля. Посадить розы и знать, что вот они, твои розы… Земля дорогая, всего-то и наскребли денег, что на горбатый
Какая-то связь была между этой историей и катастрофой — не случайно же я вспомнил о ней. Так и вертелось где-то какое-то необходимое мне, истинное слово.
Напряжение взбудораженного сознания было таково, что я физически ощущал опухоль в своем мозгу — в верхней лобной части чуть справа…
И вдруг разом — вот она, связь! Вся наша прошлая жизнь напоминала чахлый бурьян на глинистом холме. Довольно было нарушить тончайший слой культуры или морали, и человечество превратилось в труп. Не будь катастрофы, оно все равно бы не выжило, потому что там и сям носились люди с идеей бульдозера…
Легче стало. Даже легко стало: не о чем сожалеть! И как жажда, как приступ зубной боли, пришло желание показать этому дерьму, как нужно было жить, чтобы не нарушать верхнего слоя живой земли. Я знал, что я пророк, самый великий из пророков. К этому теперь добавилось чувство безраздельного господства. Я еще не знал, могу ли оживить мир, но был убежден, что лишь от меня одного это зависит. Если бы я захотел, я мог бы раздвинуть стены тоннеля, мог превратить в изумруды лежавшие камни…
Теперь я отлично понимал адмирала Такибае, понимал Ксеркса и кайзера Франца Иосифа. Да, конечно, и они были помазанниками божьими, его голосом, его волей. И действия этих властелинов могли казаться простым смертным удачными или неудачными, — бог вел их и за ними неразумные народы тропою горнего восхождения…
А вот и железные двери. По словам Луийи, они скрывали запасы продовольствия и воды. Я шел к ним, к этим дверям, это было главной целью моего похода. Я жаждал увидеть эти двери, златые врата моей несокрушимой подземной столицы…
Там, где маячит надежда, больше всего трупов. Пока люди были живы, они пытались взломать двери. Напрасные попытки! На мощных гранитных стенах остались царапины, а на дверях не осталось даже царапин — спасибо строителям. Строители, конечно, давно погибли, — смерть была написана на роду у всех строителей чужих пирамид…
Здесь жгли особенно сильные костры. Здесь жарили человечину — здесь иллюзия всего сильнее одуряла человека.
В мою экипировку входил раскладной багор. Этим багром я оттащил трупы от двери. Нашел гнездо для ключа. Электронный прибор опознал код и выдал команду: раздвинулась стальная дверь и сразу же захлопнулась за моей спиной.
Вспыхнул знакомый синий свет — я увидел следы одной из бесчисленных трагедий, сопровождавших агонию человечества. Я не содрогнулся, я математически точно вычислил событие, которого больше не существовало и как памяти.