Катерина
Шрифт:
Под утро прибыли мы в Кимполонг.
Страх, что машинист потащит меня на постоялый двор, оказался напрасным. Он сказал мне — не без презрения — лишь два слова: «Ты свободна».
Я вспомнила, что именно так выгонял пожилую служанку хозяин корчмы в Страсове.
Утренний свет уже заливал пустой перрон. Со всех ног бросилась я в привокзальный буфет.
Кофе был густым и горячим, я вся отдалась наслаждению и на краткий миг забыла, что привело меня сюда. Долго сидела я, и перед глазами проплывали картины моего детства. Отец и мать виделись на этот раз
Глава одиннадцатая
Похороны Генни были мрачными и суматошными, как и все еврейские похороны. Люди суетились у ворот кладбища, слова их были полны растерянности и испуга. Я стояла в стороне. И наблюдая эту странную суету, чувствовала, как сгущается внутри меня боль.
Высокий, выглядящий весьма энергичным, мужчина рассказывал с вызывающими раздражение подробностями, как, получив ночью известие о смерти Генни, умудрился он вместе с двумя приятелями нанять автомобиль и прибыть сюда. В другом углу антрепренер Генни распространялся о сложностях концертного сезона, о тех неустойках, которые ему придется выплатить владельцам концертных залов, распродавших билеты заранее.
Собралось около десяти человек, и теперь все ждали, когда появится мать Генни, понесшая столь тяжелую утрату.
— Где здесь можно раздобыть чашку кофе? Без кофе я пропал! — кричал человек с большим шелковым галстуком, одетый в экзотического вида пальто.
— Здесь — только могилы, — ответил ему, отчеканивая слова, кто-то из присутствующих.
— Генни мне простит. Она поймет. Ведь и она не могла жить без кофе.
— Похороны начнутся в десять.
— Еврейские похороны никогда не начинаются вовремя. Неподалеку есть буфет. Не присоединитесь ли ко мне?
— Благодарю. Я подожду вас здесь.
— Я мигом слетаю.
Я здесь никого не знала. В последний год в доме бывало очень мало людей.
… На устах у Генни была одна фраза:
— Если это твое внутреннее убеждение, если именно так подсказывает тебе сердце — мне ли стоять поперек твоей дороги?
Эту фразу она повторяла раз за разом. Произнеся ее, она замолкала. А затем все повторялось. В ту субботу Изьо не вернулся домой, и Генни поняла, что свершившегося уже не исправить. Она рухнула на пол, забилась в рыданиях. Я почему-то стала ее уверять, что нельзя так убиваться по человеку, который еще не умер…
Теперь всему наступил конец.
Несколько евреев в традиционной одежде, потертой и заношенной, носились между могилами и конторой кладбища. Время от времени один из них, пробегая, просил пожертвовать сколько-нибудь…. Кто-то из присутствующих, человек явно не религиозный, сказал:
— Оставьте меня! — и отступил назад, будто еврей этот собирался коснуться его.
Время шло, а мать Генни не появлялась. Люди стояли у входа в кладбищенскую контору, задавали недоуменные вопросы и возмущались. Больше всех возмущался антрепренер Генни:
— Мы не можем
— В таком случае позвоните, — предложил ему кладбищенский служащий.
— Куда? К Господу Богу?
— Матери.
— Ее известили?
— Я полагаю — да.
— Тогда кого же мы ждем?
— Мать.
— Но если ей не сообщили?
— Спросите у людей из «Погребального братства», а не у меня, — не вытерпел служащий.
Староста «Погребального братства» не произнес ни слова. Он сидел в соседней узкой комнатушке и читал газету.
— Вот он, еврейский порядок. Еврейский порядок — это балаган, неразбериха, гнусность, — изрек антрепренер и оставил контору.
Чуть позже антрепренер с двумя помощниками ворвался внутрь, и они потребовали:
— Похороны — немедленно! Похороны — тотчас! — А кто заплатит? — староста «Погребального братства» выложил свои карты на стол.
— Кому следует, тот и заплатит.
— Родные покойного или его друзья, а если таковых не имеется — то его работодатели. Разве это трудно понять?
— Я, к примеру, не понимаю…
— Это — очень просто, — произнес староста «Погребального братства» ледяным тоном. — Содержание кладбища стоит огромных денег. И кто-то должен их платить, не так ли?
— Скорбящие должны платить? Именно сейчас? Когда покойник лежит перед вами?
— Здесь нечего стыдиться. Деньги — это деньги в любом месте.
— А если мы не заплатим?
— Мы оставим тело непогребенным, если таково желание скорбящих близких. — Наконец-то я все понял, — сказал антрепренер. — Не о матери речь, а о деньгах.
— И могильщики должны кушать. Кстати, с кем имею честь разговаривать?
— Это неважно.
— Вы не обязаны отвечать.
С этой минуты на все происходящее легла печать усталого равнодушия. Ни староста «Погребального братства», ни кто-либо из служащих не выходили из конторы. Тучи заволокли небо, и начал накрапывать мелкий дождик…
У меня уже не было сил. Если бы не дождь, я бы уселась прямо на землю. Я хотела вспомнить лицо Генни — и не могла. Но вдруг всплыла предо мною моя престарелая родственница Сарина. Я знала, что она явилась лишь за тем, чтобы мучить меня, и закрыла глаза Мы все еще стояли возле конторы кладбища. Антрепренер, не выдержав, рванулся внутрь, завопил:
— Я не стану больше ждать! Я ухожу! Мошенники правят еврейской улицей! Все — только деньги. Генни была и останется навеки дорогим мне человеком. Я ненавижу церемонии. Все знают — я создатель ее потрясающей карьеры. Вы можете забрать ее тело, но дух ее жив. Она заслужила иные — достойные — похороны, как у христиан. Уж меня-то, во всяком случае, вы здесь не похороните. Я завещаю, чтобы мое тело сожгли. Я не верю в воскрешение из мертвых.
Служащих все это ничуть не тронуло, и они никак не отреагировали. Тогда антрепренер заговорил о другом — о смерти молодого скрипача. Он умер в гостинице, и «Погребальное братство» в тот раз тоже содрало огромные деньги за его похороны.