Каторга
Шрифт:
– Иди к столу!
Длинный как жердь, сухой как скелет, Чернышов Анисим зашагал к столу с самым несчастным видом. Лицо сморщилось, - вот-вот навзрыд заплачет. Милованов Карп стоял перед столом вконец растерянный. Нижняя челюсть у него отвисла, в глазах был страх и ужас. Ноги дрожали и ходуном ходили. Дрожащими руками он почесывался.
– Куды ложиться-то?
– спросил Милованов.
– Зачем ложиться?
– А драть?
– За что ж тебя драть?
– А так, мол... Драть... По положению...
Все расхохотались. Милованов смотрел с недоумением.
– Нет, брат, тебя драть не будут. Пока еще не за что. Вот сделаешь что, тогда выпорют!
– Покорнейше вас благодарю!
Все опять расхохотались. Оживший Милованов и сам засмеялся.
– Слышь, дядя Анисим, драть-то не будут? Слышишь?
– Слышу!
– отвечал Анисим таким равнодушным тоном, словно его нисколько это не интересовало.
Радость сделала Милованова болтливым. Он пришел в приятное нервное возбуждение, смеялся и готов был болтать теперь без умолку.
– За что суждены-то?
– По подозрению в убийстве!
– отчеканил Милованов - обычный каторжный ответ.
– Хозяина, стало быть, убили!
– С грабежом?
– Не! Зачем с грабежом! Бог миловал! Ничего не грабили. Так убили.
– За что же убили?
– За что убивают? Известно, за деньги! Такое уже положение чтоб за деньги!
– Хозяйка нас запутала!
– мрачно пояснил Анисим.
– Так точно. Денег дала!
– подтвердил и Карп.
– Наняли вас, значит?
Карп посмотрел удивленно.
– Чего ж нас нанимать было? Мы и так в работниках жили!
– А как же, говоришь, деньги?
– Благодарить - благодарила. Это уж как водится. А нанимать... нешто на такие дела нанимают?
Милованов даже расхохотался.
– Ты и убивал?
– Я самый!
– Ну, а ты, Чернышов?
– Не в сознании он!
– вставил Милованов.
– Знать я ничего про эти дела не знаю. И слухом не слыхал! Так, Карпушка все плетет!
Милованов завертелся.
– Ишь ты, сделай милость. Как что, - так ты. А в ответ, сейчас Карпушку!
Милованов подмигнул нам на Чернышова.
– Хитрый мужик! Куда хитер! Две души при себе имеет. Одну про себя бережет. А другу-то про людей, на, поди: чистехонька! "Не я да не я!" Нет, брат, тут языком-то мести нечего. Уж раз как в каторгу попали, - тут дело ясное! Стало быть, убили!
– Да как же дело-то вышло?
– Да как вышло! Очинно даже просто. Говорю - через бабу!
– В работниках жили!
– вставил свое слово Анисим, словно все объяснил.
– За жалованье?
Милованов так и фыркнул:
– Какое жалованье? Кто нам с дядей Анисимом жалованье положит?
И, действительно, парочка была убогая на редкость. Оба тщедушные, жалкие, слабосильные до последней степени, такие, про которых говорится: "Плевком перешибешь". Головы у обоих на редкость маленькие, словно пучки какие-то торчат. Лица глупые, возбуждающие жалость. И как их Бог, таких, "не в пору вместе свел".
– Так, за ради Христа, жили. Я-то шесть годов у хозяина выжил, а дядя Анисим через два года пришел. Верно говорю, дядя Анисим?
– Четыре года об вешнем Николе было. Это верно!
– подтвердил Чернышов.
– Мельник хозяин-то был. Мельница была своя. Пришел я это к мельнице, да и сел. И сижу.
– Да ты куда ж шел?
– А так, никуды не шел. Куды мне итти? Шел, и шел, и сел.
– Да ты чем же занимался?
– Да ничем не занимался. Так. Иду, иду, - где в работники возьмут, за хлеб за соль, - живу. Прогонят, - дальше пойду. Человек слабосильный! Сижу это. Мельник и увидал. "Чего, - говорит, - сидишь?" - "Так, мол, не будет ли милость, не возьмете ли в работники за Христа ради? Настоящим-то, то есть, работником куды мне! А так, по дому, что поковырять могу". "Живи!" - говорит. Смилостивился. Я и зачал жить. А потом и дядю Анисима встрел и привел.
– Знакомы вы, что ли, были?
– Нет, зачем знакомы! Так. Шел по дороге, смотрю, идет слабосильный человек, дохлый. "Куды, мол, дядя?" - "Никуды, мол. Без пристанища". "Идем к нашему хозяину. Мужик добрый. Может, жить оставит!" Чисто дворняжка, - расхохотался сам над собой Милованов, - возьми одну дворняжку, она те сейчас и другую приведет! Хозяин и дядю Анисима взял: "пущай живет, по мельнице там что ковыряется". Так мы оба и живем и ковыряемся! Когда одежину подарят, когда что.
– Дурно обращался, может, с вами хозяин. Злы на него были?
– Зачем?
– даже испугался Милованов.
– Для нас он был, как ангел, дураком никогда не назовет! Добреющий был хозяин!
– Мужик был хороший!
– мрачно подтвердил и Чернышов.
– Не надо лучше был человек. Это верно!
– А убили! Как же так?
– Опять-таки, говорю, через хозяйку. Хозяйка така попалась. Жена хозяинова. И такая-то баба! Такая-то баба! Все в шерстяных платьях ходила. Платок - не платок, рафинад-баба, просто мое почтенье. Верно, дядя Анисим?
– Баба как баба, - философски заметил Чернышов.
– Другой такой бабы, свет обойди, не найтить! Така баба! Вот она в каторгу придет, сами увидите. Сейчас это все узлом завяжет и развяжет. Чисто лиса. По снегу бежит и хвостом за собой след заметает. Сейчас на глазах тебе накрутит, навертит, и сейчас чисто! Прямо сказать надо баба староста. Король-баба. С барином, с помещиком путалась. И того закрутила. По скусу она ему пришлась, все ее в куфарки завал. Ну, ей и лестно. Как, бывало, муж отойдет, сейчас к барину. Становой еще к нему приедет, потому барин. Сладкие водки пьют, орехами щелкают. Страсть! Сколько раз нас с дядей Анисимом к барину посылала: "Дома, мол, ай нет? Муж в город едет". Верно показываю, дядя Анисим?