Каторга
Шрифт:
Но Гловацкому дали только 50. После пятидесятой розги он был снят с "кобылы" без чувств и два дня пролежал в "околотке". Не успел поправиться, - новая порка. Играли в тюрьме в карты рядом с местом Гловацкого. Как вдруг нагрянул тогда заменявший начальника округа Шилкин. "Стремщики" не успели предупредить, тюрьма была захвачена врасплох. Карты не успели спрятать и бросили как попало, на нары.
– Чье место?
– спросил начальник, указывая на карты.
– Гловацкого!
– Сто!
– Да я не играл...
– Сто!
И Гловацкому, действительно, вовсе не играющему в карты, "всыпали" сто. На этот раз Гловацкий выдержал всю сотню, но после наказания даже тогдашний сахалинский доктор положил его на три дня в лазарет и дал после этого неделю отдыха.
– Только вышел, иду, еле ноги двигаю, - голос. Господин Шилкин перед очами. Ну, ей Богу, мне с перепуга показалось, что он из-под земли передо мной вырос. И не заметил, что он в сторонке сидел. "Так ты вот еще как? Ты сопротивничать? Не кланяться еще вздумал? Пятьдесят". Дали. Вижу, душа уж с телом расстается. Смерть подходит неминучая.
Как раз в это время один кабардинец собирал в Воеводской тюрьме партию для побега. Кабардинцу предстояло получить 70 плетей. Он подбирал людей, для которых смерть была бы, как и для него, - ничто. К этой-то партии и примкнул Гловацкий. Бежали четверо кавказцев, Гловацкий и каторжник Бейлин, сыгравший впоследствии страшную роль в жизни Гловацкого.
Бейлин после ухода из тюрьмы отделился от партии и пошел бродяжить один. А пятеро беглецов сколотили плот и поплыли по Татарскому проливу.
– Плывем. Вдруг, - дымок показался. Смотрим - катер. Заметили нас. Полицмейстер Домбровский вслед катит. Значит, не судьба. Ждем своей участи. Бьет это нас волнами, бросает наш плот. Ветром, - брезентовый пиджак тут лежал, - подхватило, в воду снесло. Я его шестом хотел достать, - куда тебе, унесло. Подходит катер. "Сдавайтесь!" - Домбровский кричит. Мы - по положению: на колени становимся. Взяли нас на катер. "А зачем человека в воду бросили?" - полицмейстер спрашивает.
– "Какого человека?" - "Не отпирайтесь, - говорит, сам видел, как человек в воду полетел. Вот этот вот, русский, его еще шестом отпихивал".
– "Да это, мол, пиджак, а не человек." - "Ладно, - говорит, - разберется. Сам видел". Привозят в тюрьму. Бежало шестеро, а привели пятерых, Бейлина нет. "Где Бейлин?" - спрашивают. Клянемся и божимся, что Бейлин отделился, один пошел. Веры нет, - "сам полицмейстер видел, как Гловацкий человека в воду бросил и шестом топил".
Пошло дело об убийстве Гловацким во время побега арестанта Бейлина.
– Два года, как тяжкий подследственный в кандалах сижу, пока идет суд да дело. Жду либо виселицы, либо плетей, - насмерть запорют. Начальству божусь, клянусь, - смеются: "А вот явится с того света Бейлин, тогда тебя оправдают. Другого способа нет".
Как вдруг в 1894 году "Ярославль" привозит на Сахалин Бейлина. Бейлину удалось добраться до России, там он попался, сказался бродягой непомнящим и пришел теперь в каторгу, как бродяга, на полтора года.
Бросился Гловацкий к Бейлину.
– Скажись. Ведь меня судят, будто я тебя убил.
Бейлин отказывается.
– Нет. Какой мне расчет полтора года на долгий срок да на плети менять.
Гловацкий обратился к каторге:
– Братцы! Да вступитесь же! Ведь вы знаете, что это Бейлин!
Но Бейлин, у которого были маленькие деньжонки, подкупил "Иванов". "Иваны", эти законодатели, судьи и палачи, объявили:
– Убьем, кто донесет. Старый порядок: бродягу не уличат.
Тогда, видя, что все равно приходится гибнуть, Гловацкий явился сам по начальству.
– Меня обвиняют в убийстве Бейлина, а Бейлин жив, здесь. Вот он!
Сличили с карточками, допросили арестантов, Бейлин должен был сознаться. Дело об его убийстве прекратили, и Гловацкого за побег приговорили к 11 годам "испытуемости" и 65 плетям.
– Только за 6 дней отлучки!
– говорит он, и на глазах навертываются слезы при воспоминании об этих 65 плетях.
Бейлину за побег тоже вышла прибавка срока и плети, и он решил отомстить.
– Десять рублей не пожалею, а Гловацкому не жить!
За десять рублей на Сахалине можно нанять убийц и перерезать целую семью.
За десять рублей "Иваны" нанялись повесить Гловацкого в укромном месте. Но Гловацкому кто-то за двадцать копеек выдал заговор "Иванов".
– Что было делать? Донести начальству - невозможно. И так и этак, все равно убьют.
Гловацкий запасся ножом и решил быть начеку. Однажды, когда Гловацкий перед вечером шел к "укромному месту", на него кинулась шайка "Иванов", и один из них, Степка Шибаев, накинул ему на шею петлю. Гловацкий успел, однако, схватить одной рукой веревку, а другой ударил Степку ножом в живот.
"Иваны" кинулись в сторону.
– Что же вы, подлецы?
– кричал им Гловацкий и, наклонившись к корчившемуся в предсмертных муках Шибаеву, спросил.
– Ну, что задавили Гловацкого, мерзавец?
В тюрьме убийство. Явилось начальство. Умирающего Степку отнесли в лазарет. Гловацкого арестовали и посадили в особое отделение.
Между тем "Иваны" пришли в себя. Они кинулись в отделение, где сидел обезоруженный Гловацкий, выломали двери и били его до полусмерти. Переломили ему руку, разбили лоб, "отбили все внутренности". К счастью или к несчастью, подоспела стража, и Гловацкого еле вырвали полуживого, без сознания, из рук озверевших людей.
Гловацкий остался искалеченный на всю жизнь. Ему даже говорить трудно. Он задыхается.
Следствие на Сахалине вели, кто придется, люди вовсе не знакомые с этим делом.* Свидетелями допрашивались те же "Иваны", которые конечно, "засыпали" Гловацкого:
– Убил по злобе!
_______________
* Только года четыре тому назад на Сахалин назначены были, наконец, впервые двое следователей, они же мировые судьи.
И Гловацкий, только защищавший свою жизнь, приговорен к пожизненной "испытуемости", к пожизненному содержанию в кандальной тюрьме и 30 плетям. Плетей не дали. Какие же плети полуумирающему? Доктор признал его неспособным к перенесению телесного наказания. Но за жизнь, сидя в кандальной, Гловацкий должен дрожать день и ночь, каждую минуту: "Иваны" приговорили его к смерти и за Бейлина и за Степку.