Каторжник император. Беньовский
Шрифт:
— Зачем проливать кровь и ожесточать этих детей природы? — вздохнул Батурин.
— Око за око... Мы вправе пролить кровь негодяев.
— Сами виноваты в случившемся. Послали людей на берег безоружными. Один-два предупредительных выстрела в воздух — и трагедии не было бы, — сказал Степанов.
— Что вы предлагаете? — спросил Беньовский.
— От карательных акций воздержаться. Тела убитых вызволить. Оружие применять только в случае нападения на наших Людей, — ответил Степанов.
— А вы что думаете, Батурин?
— Со Степановым согласен. Можно дать из пушки один предупредительный
— Оправдываете дикарей?
— Не думаю, чтобы те, кого вы называете дикарями, были от природы кровожадными. Они такие же свободолюбивые люди, как и мы. Не раз пытались отнять у них свободу и испанцы, и португальцы, и голландцы, и китайцы. Мы для них новые завоеватели. Жалко, конечно, наших товарищей. Но бессмысленными жестокостями их не вернёшь.
— Вам бы только спорить и возражать, — недовольно произнёс Беньовский. — А что думает на этот счёт наш Адольф? Вы, как всегда, помалкиваете.
— Не хотел бы я высказывать своего мнения. Затрудняюсь, — ответил Винблад. Вообще-то швед не одобрял план расправы с туземцами и в душе соглашался со Степановым и Батуриным. Но человек нерешительный, он не хотел разногласий с Беньовским. Вот и ответил уклончиво, никак не высказав своей позиции.
— Подведём же итоги нашей дискуссии, — произнёс Беньовский. — Моё предложение послать на берег карательную экспедицию поддержали двое. Я имею в виду себя и штурмана Чурина. Против этого предложения также двое. Адольф Винблад воздержался от какого-либо мнения. Итак, два против двух. Но, господа... Мой голос главноначальствующего имеет больший вес. Стало быть, моё предложение проходит.
— Опять вы решаете дело единолично! — запальчиво воскликнул Степанов. — Был бы здесь Хрущов, он поддержал бы нас.
— Не будем тревожить больного. Дискуссию закрываю. Вы свободны, господа, — сказал под конец Беньовский.
Впоследствии в своих пресловутых мемуарах он напишет, что лишь по решительному настоянию спутников согласился учинить расправу над туземцами острова Формоза. Очередная ложь. Инициатором расправы был сам Морис Август Беньовский. И это было в его характере, мстительном и злопамятном.
Командовать карательной экспедицией вызвался Чурин. Он высадился на берег во главе вооружённого отряда из десяти человек. Предварительно дважды выстрелили из корабельной пушки по прибрежным зарослям, где могли укрываться в засаде туземцы. Стреляли не холостыми зарядами, а боевыми ядрами. Тела убитых перенесли в лодку беспрепятственно. Когда же отряд удалился от берега, из дальних зарослей на него обрушился град стрел. Но никто не пострадал. Выстрелы корабельной пушки заставили туземцев отступить от берега на значительное расстояние, и поэтому их стрелы не долетали до чуринского отряда.
Чурин приказал отряду остановиться и не стрелять, желая выманить аборигенов из засады и вызвать на открытый бой. Это удалось сделать. Когда же десятка три туземцев выскочили из засады и с воинственными криками устремились вперёд, отряд Чурина дал прицельный залп из ружей. Один из туземцев остался лежать бездыханным, другие, подхватив раненых, бросились обратно в укрытие. Более они не показывались, видимо отступив вглубь острова.
Отряд продвинулся по тропе до небольшого селения. Жители спешно его покидали при приближении чужестранцев. Старики, женщины с детьми карабкались по склону, надеясь укрыться в горах. Селение сожгли. Бамбуковые хижины запылали как факелы.
Чурин докладывал Беньовскому о результатах карательной экспедиции — туземцы потеряли одного убитого, несколько ранено, сожжено туземное селение, которое, очевидно, и было гнездом разбойных негодяев. Панова, Попова и Логинова похоронили по морскому обычаю — зашили тела в брезент, привязали к ногам колосники для тяжести и бросили за борт.
10 сентября галиот вошёл в Кантонскую бухту и встал на рейде Чен-Чеу. Здесь легко установили контакт с китайскими властями, приветливо встретившими беглецов. Власти предоставили лоцмана, который и провёл судно в португальские владения. 12 сентября «Святой Пётр» бросил якорь в гавани Макао, где в то время стояло на рейде до двадцати судов под флагами разных стран. Миновало четыре месяца тяжёлого, изнурительного плавания.
Глава одиннадцатая
Привёл судно в Макао не Чурин, а штурманский помощник Бочаров. Штурман, как только «Святой Пётр» отчалил от берега Формозы, свалился в жестокой лихорадке. Когда галиот входил в Кантонскую бухту, Чурин метался в беспамятстве и никого не узнавал. Плоха была и штурманская жена Степанида Фёдоровна.
— Боюсь, наш штурман не жилец, — сообщил Беньовскому лекарь Мейдер. — На грани смерти ещё десятка полтора людей. К лихорадке прибавилась чёрная болезнь.
— Что ещё за чёрная болезнь?
— Цинга, иначе говоря. Черной болезнью зовут её камчадалы.
— С чего бы она?
— От недостатка свежей пищи. За четыре месяца плавания мы только дважды пополняли запасы провианта. В основном же довольствовались тухлой солониной, — оказал лекарь с нескрываемым упрёком.
— Немедленно распоряжусь, чтобы боцман закупил свежих продуктов, — ответил Беньовский, улавливая упрёк. — Проследите, доктор, чтобы все больные вдоволь получали всё свежее.
Морис Август выдал боцману на закупку продуктов несколько золотых монет. Золото имеет международное хождение, и не важно, чей портрет отчеканен на его поверхности — Марии-Терезии, Екатерины или французского Людовика. Золото охотно возьмут и купцы Макао. Голландский флаг, развевавшийся над галиотом, Беньовский приказал спустить. На здешнем рейде могли оказаться голландские корабли, и тогда обман с флагом легко бы раскрылся. Из сообщения лекаря Мориса Августа больше всего огорчила весть о тяжёлой болезни Чурина. Корабль без опытного штурмана теряет жизнеспособность. Пускаться в дальнейший путь, полагаясь только на штурманских помощников, Беньовский никогда бы не решился. Впереди был Индийский океан, бурный и штормистый. Для плавания по его водам маленький галиот был явно слаб. Остаётся один выход — продать судно вместе со всем снаряжением и вооружением, а заодно и запасами камчатской пушнины здесь, в Макао, а затем договориться с капитаном какого-либо большого, желательно французского, корабля, чтобы тот принял всех беглецов к себе на борт и доставил в один из портов Франции.