Катынь. Ложь, ставшая историей
Шрифт:
Прервём на минуту чтение. Как всё же провести грань между геноцидом и раздолбайством? Когда умирают сотни и тысячи людей просто оттого, что должностные лица ничего не хотят для них сделать. Почему не хотят — по врожденному разгильдяйству или потому, что москали не люди?
«В лагере на каждом шагу грязь, неопрятность, которые невозможно описать, запущенность и человеческая нужда, взывающая к небесам о возмездии. Перед дверями бараков кучи человеческих испражнений, которые растаптываются и разносятся по всему лагерю тысячами ног. Больные до такой степени ослаблены, что не могут дойти до отхожих мест; с другой стороны, отхожие места в таком состоянии, что к сиденьям невозможно подойти, потому что пол в несколько слоёв покрыт человеческим калом.
Сами бараки переполнены, среди здоровых полно больных. По моему мнению, среди тех 1400 пленных здоровых просто нет. Прикрытые тряпьём, они жмутся друг к другу, согреваясь взаимно. Смрад от дизентерийных больных и поражённых гангреной, опухших от голода ног. В бараке, который должны были освободить, лежали среди других больных двое особенно тяжело больных в собственном кале, сочащемся через ветхие портки, у них уже не было сил, чтобы подняться, чтобы перелечь на сухое место на нарах…
Отсутствие одеял приводит к тому, что больные лежат, укрывшись бумажными сенниками… отсутствие топлива и диетического питания делает невозможным всякое лечение. Американский Красный Крест дал немного продовольствия, риса, когда это закончится, больных нечем будет кормить…»
Впрочем, здоровых в Белостоке тоже не кормили. Мацкевич-то вернулся как раз оттуда.
«По прибытии в лагерь нас поместили в холодный барак вместе с военнопленными. В бараке нас окружила толпа голых, оборванных и совершенно изголодавшихся людей, похожих на скелеты, с просьбой — нет ли у кого из нас, прибывших, хлеба. Немного позже выяснилось, что пища в лагерях выдаётся такая, что ни один самый здоровый человек не сумеет просуществовать более или менее продолжительное время. Состоит она из небольшой порции чёрного хлеба, весом около 1/2 фунта, одного черепка в день супа. Похожего скорее на помои, чем на суп, и кипятку. В большинстве случаев эти помои, имеющие название супа, выдаются несолёные. На почве голода и холода заболевания доходят до невероятных размеров. Медицинской помощи никакой… Десятки людей помирают ежедневно…»
Вот ещё:
«Мы видели залитые водой бараки, крыши протекали так, что для избежания несчастья нужно периодически вычёрпывать воду вёдрами. Общее отсутствие белья, одежды, одеял, и хуже всего — обуви. У пленных нет даже башмаков на деревянной подошве, они ходят босиком, в лохмотьях, обвязанных шнурками, чтобы не распадались… Обеспечение продовольствием удовлетворительное. Кухней руководит избранная из пленных комиссия. Из-за нехватки топлива сейчас готовят еду только раз в день…»
Причём в этом лагере тогдашний начальник действительно старался что-то сделать для своего контингента. Здесь были часовни, госпиталь, баня, даже театр и кинематограф. Но в том, что касается одежды, топлива, обуви, он просто ничего не мог сделать. В рапорте написано, что полковник пытается достать сырьё, чтобы пленные сами могли соорудить себе хоть какую-нибудь обувь. Впрочем, его скоро сменили…
А если руководству наплевать?
«Пленные и интернированные размещены отдельно в кирпичных бараках или отремонтированных конюшнях, которые хорошо подходили бы для лагеря пленных, если бы своевременно были оборудованы рамами, окнами и печами, что, однако, сделано не было. По этой причине… стоят два огромных барака, способные вместить около 1700 человек, пустые, тогда как пленные давятся, как селёдка в бочке, в меньших бараках, частично также без рам и печей или только с маленькими комнатными печами, согреваясь собственным теплом.
Обмундирование пленных, особенно большевиков, ниже всякой критики… Одетые в рваньё, без белья, без обуви, исхудавшие, как скелеты, они бродят, как человеческие тени, по бараку, боясь выйти на воздух. В бараках много их умирает, так как, боясь покинуть барак, они не приходят на врачебный осмотр и даже специально скрывают больных, пока смерть их не раскроет. Потому эпидемия дизентерии, сыпного и возвратного тифа производит среди большевистских пленных страшное опустошение. Ежедневно умирает до 20 человек, обращаются за помощью около 100 больных, а ещё 100 скрывается от врачебного осмотра.
Внутреннее хозяйство лагеря настолько плохо, что трудно себе представить ещё худшее хозяйство. Продовольственный склад пуст, нет никаких признаков продуктов на складе. Лагерь живёт тем, что ежедневно получает в хозяйственном управлении, а поскольку это управление не изобилует запасами и часто, кроме мяса и хлеба, ничего больше не выдаёт — пленные голодают, к тому же даже и того, что им полагается, они не получают из-за халатности соответствующих органов…
…Их суточный паёк состоял в тот день из небольшого количества чистого, ничем не заправленного бульона и небольшого кусочка мяса. Этого хватило бы, быть может, для пятилетнего ребёнка, а не для взрослого человека. Этот обед пленные получают после того, как они голодали целый день, около 5 часов дня, потому что в 10 ч. 30 мин. только растопили печь и начали мыть мясо, печь топится сырыми дровами, привозимыми из леса прямо на кухню. Нет ни полена запаса.
В дождь, снег, мороз и гололёд ежедневно отправляют, не сделав своевременно необходимых запасов, за дровами в лес около 200 оборванных несчастных, значительная часть из которых на следующий день ложится на одре смерти.
Систематическое убийство людей!»
Обратите внимание: это пишет не русский и не деятель из МКК, а поляк, военный врач. Это он назвал лагерь в Пикулице лагерем смерти.
Собственно, в этих документах уже указаны все основные проблемы. С течением времени они не менялись. Стало несколько лучше с питанием, с одеждой было всё то же до самого конца (и плевали фронтовые части на все приказы, подрывающие их гешефт), жилищные условия тоже не сильно улучшились.
Да, кстати, мы ведь не коснулись ещё лазаретов! Вот из того же отчёта о лагере в Пикулице:
«В лагере есть лазарет на 100 коек, в котором сейчас находится более 300 больных дизентерией, брюшным и возвратным тифом. Харч получают эти больные тот же, что и пленные, т. е. помимо болезни их добивает ещё голод и ненадлежащее питание.
В переполненных палатах больные лежат на полу на стружках; в палате с 56 больными дизентерией один комнатный клозет с одним судном; а поскольку у пленных нет сил добираться до клозета, они ходят под себя в стружки, которые ежедневно меняются. Воздух в таком помещении ужасный, добивающий пленных. Поэтому каждый день их умирает в этом лазарете и в бараках в среднем по 20 и более…
Лагерь пленных не хочет заниматься захоронением трупов, часто отсылает их в окружной госпиталь в Пшемысле даже без гробов, на открытых телегах, как скот…
Сохранение в лагере существующих условий его быта было бы равноценно приговору всех пленных и интернированных, может, даже с ротой охраны, на гибель и неизбежную, медленную смерть».
20 человек в день, в месяц получается около 600, всего в лагере 3000 пленных. Итого — пять месяцев. Как видим, лагеря смерти бывают и без газовых камер.
Но здесь лазарет, по крайней мере, хоть и переполнен, однако существует. Так бывало далеко не везде…
«Эпидемия в лагере пленных началась 15 декабря 1919 г. В это время в лагере было около 2000 пленных… Из-за того, что все пленные лежали на соломе на земле и помещения были сильно переполнены, эти болезни могли распространяться очень быстро. Отсутствие отдельных помещений, чтобы можно было изолировать больных от здоровых… чрезвычайно способствовала распространению эпидемии… Нет ничего удивительного в том, что в первые недели эта эпидемия страшно распространилась. Ежедневно прибывало 30–40 больных, умирали в день вначале 25–30. Предупреждение эпидемии сводилось вначале только к тому, чтобы изолировать подозрительных больных от здоровых. Не было ни средств дезинфекции, ни установок для дезинсекции, ни аппаратов для дезинфекции…
В течение декабря — января из этих двух тысяч пленных не заболели — 274, вылечились — 223, больных на 31.01.20–400, выздоравливающих — 312, умерли — 933».
Надо сказать, что за эти два месяца в лагере решили все проблемы и с дезинфекцией, и с дезинсекцией, устроили госпиталь на 300 коек — но что толку, если практически все пленные переболели, а половина умерла? Разве что ожидать эпидемии дизентерии?
Кстати, о том, чтобы сделать в бараках хотя бы нары, нет ни слова. Пленные по-прежнему лежат на земле — зимой! А ведь это Белоруссия, и зимы там не мягкие.
Впрочем, и в Польше зима в том году выдалась суровая. Это приводило к массовым обморожениям, которые тоже вносили свою строчку в статистику смертности.
«Как раз к зиме, особенно суровой в том году (1919 г. — Авт.) люди оказались буквально голыми и, вынужденные по 20–30 минут простаивать у кухни в очереди за обедом, отмораживали конечности… Из-за температуры — 3–4° в бараках была масса обморожений… Хроническое отсутствие перевязочных материалов вынуждало хирургический отдел по 3–4 недели не делать перевязок. Результат — масса гангрен и ампутаций… не дававших почти ни одного случая выздоровления. Допотопный автоклав с разбитым манометром и термометром давал сомнительную стерилизацию, септические заражения и смерти…»
…Уже по приведенным документам видно, что умерших никак не могло быть 16 тысяч. Главная война ещё не началась, пленных мало: не то 7, не то 13, не то 35 тысяч человек — а счёт умерших уже идёт на тысячи.
Надо отдать должное польскому командованию — оно добросовестно отдавало все нужные приказы, требовавшиеся для того, чтобы с пленными обращались достойно. Но здесь была та же проблема, что и в белой армии — приказы не исполнялись или исполнялись слишком поздно, как в Бобруйске. А добиться их выполнения командование то ли не умело, то ли не хотело…