Кавказская слава
Шрифт:
В шесть утра уже слегка развиднелось, ровно настолько, чтобы выдвигающиеся из леса колонны могли сохранить верное направление. Приданные ему полки Земцов отправил к редутам: четырнадцатый на правый, тридцать восьмой к левому. Свой же седьмой повел кратчайшим путем к земляному валу, ретраншементу. Здесь он видел у противника слабое место, здесь генерал хотел пробить неожиданным ударом оборону тет-де-пона, смять, отбросить занявшую его пехоту и очистить дорогу к мосту.
Он понимал, что поляки успели подготовить мост к пожару, но надеялся, что они будут оттягивать взрыв до последней минуты. Эта переправа
Андрей Летошнев шел в середине полковой колонны. Он всего несколько дней как принял роту после гибели прежнего командира, поймавшего грудью две пули при штурме Минска. Андрей был молод, только через месяц ему должно было исполниться двадцать, и все еще не верил, что солдаты станут подчиняться ему так же охотно и быстро, как бравому и сильному капитану Ельцову. Он опасался, что после стычки с гусарами егеря, и так старшие его возрастом, смотрят теперь на своего поручика как на мальчишку, которым помыкает любой посторонний, даже младший по званию.
Андрей примирился с гусарским корнетом, потому что этого хотели от него генерал Земцов и полковник Мадатов, командующий полком и бывший командир той самой роты седьмого егерского, которую вел сейчас Летошнев. Но, вспоминая сцену в усадебке, где наглые кавалеристы вытолкали взашей пятьдесят рядовых первой роты, он ощущал, что кровь приливает к щекам, вискам, как и несколько дней назад при виде наглого мальчишки в черном ментике, расшитом желтыми кручеными шнурами. Кажется, вспомнил он, они называются бранденбуры.
Летошнев решил, что при первой же возможности найдет корнета Замятнина и потребует от него наивысшего удовлетворения. Посмотрит: так ли уверенно держится этот гусар под пистолетом, как в седле своего жеребца? Так ли храбр этот мальчик, когда за его спиной не маячат еще два эскадрона?.. Про себя же Андрей решил, что больше никому не позволит сдвинуть его с занятой точки: ни командиру, ни офицеру соседней части, ни, тем более, неприятелю.
От этих мыслей ему даже сделалось если не жарко, то, по крайней мере, тепло. Колонна повернула, оставляя возвышенность справа, и подошвы сапог уже не стучали по наезженной десятками тысяч повозок дороге, а шаркали по траве, прибитой ноябрьским морозцем. Рано выпал первый снег в этом году, вспомнил Андрей, еще двенадцатого сентября вдруг забелела долина, по которой они выдвигались к Волыни, где их армию ждала Третья западная генерала Тормасова. Тем вечером он помогал солдатам рыть землянки, накатывать крыши из срубленных в соседнем лесу стволов. Им с капитаном солдаты даже умудрились выложить какую-никакую, но печку, а сами согревались у громадных костров.
Он поймал глазом сигнал передних и сам поднял руку, предупреждая своих — «Стоять!» Люди остановились почти бесшумно, да кому там было теперь шуметь! В роте его теперь едва хватало рядовых на три взвода. Едва ли не половина выбыла, пока они шли с Дуная, брали Брест, Слоним, Минск. Кто убит, кто ранен, кто не выдержал напряженного, полуголодного марша. И полк теперь, даже вытянувшись узкой змеей, едва ли превосходил длиной один из своих батальонов, каким тот был в Яссах, в начале лета.
Справа, из-за холма, выдвинулась темная масса, четырнадцатый егерский тоже подошел к месту, назначенному ему диспозицией.
Шеренги впереди закачались снова, Андрей тоже махнул, показывая направление роте, и потащил шпагу из ножен. Уже быстро светлело, блекли сигнальные огни на брустверах, хорошо видны были часовые, что неспешно прохаживались, не то карауля, не то разминая ноги. Их тоже тревожил морозец, пожалуй, еще больше, чем неизвестность. Один повернулся, увидел подходящие колонны и — неожиданно вдруг сделал странное движение рукой, словно указывая русским верное направление. За кого он их принял, Летошнев уже не раздумывал, потому что передние убыстрили шаг, а через несколько саженей перешли просто на бег.
Тревожно закричали голоса на валу, застучали отдельные выстрелы.
— Вперед! — услышал Летошнев голос Земцова. — Быстрей, егеря, шибче!
И тут страшным огнем полыхнул весь бруствер ретраншемента, ближние фасы обоих редутов. Сотни ружей и четыре орудия залпом выкосили центр егерского полка. Весь ряд шедшей впереди роты, пять рядовых сбило с ног, расплющило одним ядром. Словно жидкая грязь ударила в лоб, щеки Андрея, поплыла в глаза, губы. Он провел по лицу рукой, и, только взглянув на ладонь, понял, что это мозги человеческие, смешанные с кусками костей и кровью.
Желудок было поднялся к горлу, но Летошнева уже увлекло общее движение. Егеря подбегали к валу, ставили лестницы, карабкались по ступенькам и рядом: втыкали штыки в землю, подтягивались на стволах карабинов, утверждались носками, снова перехватывали ружья и так продвигались наверх. Кто-то часто пихал Андрея в ягодицы, кажется головой, но поручик сам торопился вверх, подталкивал того, кто загородил ему путь. Потом этот неведомый кто-то свалился в сторону, выкинул правую руку, надеясь удержаться скрюченными пальцами хотя бы за поперечину, не удержался и так ничком, ногами вперед заскользил вниз, в темень, пропадая вовсе из вида.
Андрей успел вскинуть шпагу, отбить штык, нацеленный в него сверху, сделал, приподнявшись на носки, выпад. На бруствере вскрикнули. Летошнев перескочил ступеньки и оказался на валу. Справа и слева бежали уже егеря, выставив вперед карабины. Неприятель отступал в обе стороны к редутам, сбегал вниз, торопясь к берегу, к мосту.
Пушка стояла на насыпи-барбете, выставив в амбразуру длинный чугунный ствол. Два вражеских капонира свисали головами вниз с обода огромного колеса. Кто-то из расторопных унтеров сидел уже верхом на лафете и вколачивал в пальное отверстие запасенные заранее гвозди, выводя на всякий случай вражеское орудие вовсе из строя.
— Поручик! — услышал Летошнев голос Рогова, командира соседней роты. — Я вниз и к берегу. Вы же налево, к редуту, там тридцать восьмой с поляками крепко сцепился. Прикройте нас, чтобы не зашли с тылу.
Андрей быстро собрал своих, всех кто остался, и повел по валу ретраншемента. Левый редут был, кажется, занят уже своими, егеря прыгали вниз, торопясь к мосту. Но вдруг у горжи, у дальнего входа в укрепление, пробили дробь барабаны и показались шеренги синих мундиров. Зеленые застыли растерянно и бросились вдруг наверх. Синие побежали следом.