Кавказский узел
Шрифт:
– О, да… – сказал Беннетт, – очень интересно – я слышал, что вы занимаетесь правозащитной деятельностью.
– Теперь я государственный чиновник, сэр, но да, я занимался правозащитной деятельностью и продолжаю отстаивать права простых людей на своей должности в министерстве юстиции, сэр.
– Да… кстати, мне про вас рассказала моя помощница. Она очень хорошо отзывалась о вас и о вашей работе…
Аслан подумал, что он, наверное, покраснел.
– Да… я видел ее на трапе самолета, сэр.
– Она хотела бы с вами переговорить, – подмигнул Беннетт, – чуть позже. Ну а сейчас расскажите мне, куда мы пришли…
Поскольку гостю понравился Дербент, его провели еще по старому городу, безумно колоритному, с квартальными мечетями, больше похожему на старый арабский город с изогнутыми, мощенными камнем улицами. Потом – уже темнело – остановились поужинать в одном из ресторанов близ Дербентского маяка, который также являлся достопримечательностью и представлял собой немалую историческую ценность…
Там было несколько кафе и ресторанов, и сотрудники охраны быстро выгнали всех посетителей. Увы… до демократии, когда президент может гулять по улице, было еще далеко…
Только тут ему удалось ускользнуть – президент взял на себя роль тамады, и ему посчастливилось уединиться в соседнем пустом кафе с Лаймой. Стемнело… светил маяк, совсем рядом тяжело дышал Каспий… весь свет в кафе был выключен – и они так и сидели в полутьме за столиком – только вдвоем.
Лайма…
Лайма тоже была правозащитницей из Литвы, она выступила с интересным докладом по зверствам пророссийских сил на Украине. Худенькая, высокая, коротко стриженная блондинка – она была совсем не такой, как девушки в Дагестане, она платила за себя в ресторане, и у нее была самая простая «Нокиа». Еще – она почти не носила украшений, не осыпала себя стразами Сваровски и не боялась, что после секса к ней станут приставать и насиловать местные парни.
Короче, она была из страны, где общество прошло путь от уродства коммунизма к демократии полностью – а вот им это только предстоит. И опять-таки не стоит винить Россию. Проблема в них самих. Россия виновна лишь в том, что она есть, и обвинять ее во всех бедах слишком просто – проще, чем работать над собой.
– Как ты?
– Нормально. А ты?
Они говорили по-русски.
– Отлично… как видишь.
– Кто ты сейчас?
– Специалист по России. Мне предложили работу в Брюсселе, и я не могла отказаться…
Аслан вдруг вспомнил, с каким презрением Лайма отзывалась о чиновниках, когда они были вместе во время их короткой любви. Но эта мысль вспыхнула и погасла, как свеча на ветру…
Рядом тяжело дышал Каспий, накатывал на берег волны. Сколько городов, народов, цивилизаций он видел на своем веку…
– Ты… я смотрю, тоже… поднялся… у вас так говорят, кажется.
– Так говорят в России. У нас слово «поднялся» означает принял радикальный ислам и ушел в горы, в банду.
– Извини.
– Ничего. Это наша проблема…
– Так ты…
– Заместитель министра юстиции.
– Здорово. Это высокая должность.
– Не совсем, Лайма. Здесь всем плевать на должности. Власть не уважают, потому что на протяжении многих лет власть была не более чем инструментом для наживы определенных людей, семей и кланов. Нам предстоит долгий и трудный путь, по которому вы уже прошли.
– Да… у вас красивый город.
– Ты смеешься?
…
– Мне стыдно, когда я вижу свалку мусора под стенами древней крепости. Рекламу на доме, которому несколько сотен лет. Когда мы ехали сюда – приказали убрать весь мусор, но когда мы приехали, мусор опять был. То есть уже успели набросать. Люди не уважают себя, не уважают то место, в котором живут. И Дербент – это еще хороший город.
– Понимаю… Но вы хотите все изменить.
– Да, но не так все просто.
– Почему? Если вы хотите изменений… Россия ослаблена.
Аслан глубоко вдохнул и выдохнул.
– Здесь все очень сложно, Лайма. Понимаешь… русские не навязывали нам тот стиль жизни, которым мы сейчас живем… они даже не мусульмане и очень далеки от нас ментально. Мой народ жил так, как он живет, много-много лет, столетиями. Его не переделать, тем более за короткое время. Здесь нет и никогда не было демократии – зато сильно исламистское влияние и есть остаточное влияние коммунистического режима.
Лайма кивнула.
– Здесь достаточно цинизма, жестокости, мачизма, неверия, но я верю, что рано или поздно, с вашей помощью, с помощью ЕС и США, нам многое удастся здесь поменять. Здесь есть самое главное, чего нет во всей остальной России, – комьюнити. Местные комьюнити не мертвы, здесь люди держатся вместе. Не сразу, очень медленно, но нам удастся поменять многие нормы и сделать Дагестан демократической страной, возможно, это будет образец мусульманской демократизации. Русские оставили здесь не только плохое, здесь все получили образование, хоть какое-то, но образование, и здесь сильны светские начала в обществе.
Лайма снова кивнула.
– Аслан, ты знаком с… представителями радикального подполья?
– Что?
– С представителями радикального подполья, – терпеливо повторила Лайма.
– Ах… да, знаю некоторых. Здесь все кого-то знают из них, республика-то маленькая.
– Я бы хотела с ними увидеться.
– Зачем?
– Нужно.
Аслан улыбнулся – как будто услышал глупость от маленького ребенка.
– Лайма, с ними нельзя увидеться. Они не будут с тобой разговаривать.
– Потому что я женщина? – понятливо сказала Лайма.
– По многим причинам. В том числе и поэтому. Ты женщина, ты неверная. Я объяснял тебе, здесь очень традиционное общество.
Лайма улыбнулась.
– А ты мог бы с ними встретиться?
– Мог бы. Но зачем?
– Ну… кое-что передать. А я бы пока жила у тебя.
И она подмигнула.
– Что ты хочешь им передать? – не понял Аслан.
– Ну… например деньги. Меня в принципе… интересует возможность сотрудничества.