Каюсь. Том 2
Шрифт:
Конечно, не стоит постоянно оглядываться назад, если ты решил двигаться вперед, но все же нельзя забывать о прошлом, нужно его учитывать, когда строишь свое будущее. Успокоив себя разумностью намерения обговорить вопрос оплаты за обучение, я наконец-то, уснула.
После пробуждения ситуация уже не лежала камнем на душе, но своему решению я не изменила. Справедливо пологая, что должна обговорить детали насчет учебы, дабы избавить себя, а следовательно, и Олега от лишних переживаний.
Правда, эти мысли тут же вылетели из головы, стоило выйти из каюты. На меня сразу же нахлынул свежий, соленый воздух. Я с удовольствием вдохнула его и потянулась, подставляя солнышку лицо. Это был непередаваемый кайф, казалось, тепло и энергия заполняют каждую мою клеточку.
–Проснулась? – раздался
–Нет, ущипни меня, – помотала я головой, не открывая глаз.
–Присоединяйся, вода еще не слишком нагрелась, сразу проснешься, – махнул он мне и нырнул, окатив прохладными брызгами. Я не стала долго раздумывать и последовала его примеру.
Не знаю, сколько времени мы провели в воде, но после такой утренней разминки, на меня напал зверский голод, и с завтраком я абсолютно не церемонилась, хотя обычно вообще не завтракаю. Но поразил, конечно же, Олег Александрович. Я только сейчас окончательно убедилась, что более кошмарного зануды и педанта сложно встретить. Стол просто ломился от гастрономических шедевров, а этот человек… не поверите! Он ел овсянку! Причем с таким удовольствием, что я всерьез задумывалась, все ли у него в порядке с головой.
–Ты страшный человек, Гладышев. Нет, ты даже не человек! – воскликнула я. Гладышев перевел на меня изумленный взгляд.
–Киборг какой-то, – продолжила возмущаться, сверля тарелку с овсянкой таким взглядом, словно это какая-то жуткая отрава, чем, впрочем, каша и являлась для меня.
–Нет, Чайка, это не киборг называется, а дисциплина и консерватизм, – смеясь, парирует Олег и блаженно закатывает глаза, отправив ложку «отравы» в рот.
–Да хоть как пусть это называется, а я тебя все равно боюсь. Не в своем уме надо быть, чтобы отказаться от всего вот этого в пользу каши! – жестикулируя, ужасалась я.
–Ну, я давно уже Чайка, не в своем уме, -ухмыльнулся он и строго добавил, – А все ты виновата!
–Конечно, кто же еще?!– закатила я глаза. – У вас – мужиков у всего один корень зла.
–Женщина, синоним твой – проблема! – парирует Гладышев со смешком, я хотела было возразить, но тут раздался телефонный звонок, и нам пришлось прервать шутливую перебранку.
Пока Олег разговаривал о чем-то, отойдя в другой конец палубы, я утолила свой дикий голод и, поднявшись, отошла к бортику вдоль палубы. Облокотившись на перила, стала всматриваться в прозрачную воду. В голове же вновь заворочались ночные мысли. Я не знала, как начать неприятный, даже мерзкий разговор, но с другой стороны – Гладышев сам виноват, что теперь я не могу доверять ему, и мне нужны гарантии. Понимаю, что оправдания собственной мелочности выглядят глупо, но иначе у меня не получается. Вот только, как оказалось, переживала я напрасно. Гладышев словно знал, что у меня на сердце и предпринял меры. Уже в следующее мгновение мне становится ужасно стыдно за свои мысли, отдающие каким-то душком корысти.
–Ян, подойди, мне нужно с тобой поговорить, – отвлекает меня Олег от созерцания океана. Серьезный тон его голоса настораживает. Но я рада, что мне не придется искать удобный случай, чтобы поговорить о том, что тревожит. Поскольку сейчас самое время для этого.
–Вот, – пододвигает он ко мне лист бумаги, когда я подхожу к столу. Я осторожно беру листок и, ничего не понимая, смотрю на какие-то реквизиты. Олег же принимается за кофе, отодвинув от себя тарелку с «отравой».
–Что это?– смотрю на него, приподняв бровь.
–Реквизиты банка и номер счета, открытого на твое имя, – спокойно отвечает он, а следующей новостью просто отправляет в нокаут.– На нем полная сумма за пять лет твоего обучения, с учетом всех надбавок, распоряжайся, как твоей душе угодно. Это исключительно твое, не зависимо от того, как все сложится.
Сказав это, он продолжил невозмутимо попивать кофе, а я так и осталась стоять, оглушенная, растерянная.
–Зачем?– тихо произнесла, опускаясь на стул, словно сомнамбула.
–Думаю, ты сама знаешь, зачем,– ответил он и посмотрел на меня так пристально, с таким чувством, что у меня все внутри задрожало, перевернулось. Да, я знала, чувствовала, но хотела услышать от него.
–Откуда мне знать? Да и выводы, которые я обычно делаю,
– А ты безжалостна, Чайка, – покачал Олег головой. – Хочешь все же на коленях и в соплях.
–На коленях не хочу, но ни единого шага тебе не облегчу, Гладышев, ни единого! – парирую в той же невозмутимой манере, хотя у самой внутри буря. Но я даже нахожу силы, язвить. – Или слабо на трезвую голову какой-то девке в чувствах признаваться?
– «Какой-то девке» я бы и на пьяную не стал,– едва сдерживая улыбку, посмотрел он на меня с ласковой снисходительностью, как на милого, глупого ребенка. Мне стало неловко за свои дурацкие наезды. Как-то мелочно это, по-детски. А Гладышев меж тем продолжил, – Я не люблю трепаться, Ян, предпочитаю действовать. Но если тебе нужно объяснять очевидные вещи, то…, – вздохнув, сделал он паузу. – Мне не хочется, чтобы твоя учеба была краеугольным камнем в наших отношениях, потому что она им не является. И ты не хуже меня это знаешь. А загонять нас в рамки рынка я лично смысла не вижу, поскольку мы давно за них вышли.
–Ты раньше вообще не видел смысла в наших отношениях. Думаешь, мне легко перестроится?– подняла во мне голову обида, стоило услышать это проклятое «смысла не вижу».
– Не думаю, но я и не требую. А не видел, как раз потому, что продолжать все, как раньше было невозможно, переходить же на новый уровень…– он замолчал, явно подбирая слова, а внутри меня вновь разгоралось пламя боли. Я сверлила его напряженным взглядом, надеясь, тем не менее, что он скажет что-то такое, что погасит эту боль. И он погасил, честно признавшись, – Слишком много сложностей, казавшихся мне непреодолимыми. Я не знал, как впущу тебя в свою жизнь. Как познакомлю со своей дочерью, как объясню ей все, как посмотрю в глаза, потому что она бы не поняла и осудила. Впрочем, осудит всякий и каждый. Но мне важно мнение лишь моего ребенка. У нас с ней и без того проблемы, мне не хотелось увеличивать пропасть между нами. Ты же слишком молода, импульсивна, чтобы сглаживать шероховатости, которые возникли бы в любом случае. Ты вообще слишком молода, чтобы разгребать те проблемы, которые возникали бы каждый раз. Тебе бы хотелось жить соответственно возрасту, как и мне, а у нас слишком большой разбег. В конечном счете, нам обоим бы надоело. А раз исход был предрешен, я подумал, чего ради лезть в пекло: травить душу себе, портить отношения с дочерью и растрачивать твои лучшие годы?
– поделился он своими размышлениями, разумность которых я не могла оспорить, но все равно от негодования едва сдерживалась, чтобы не дать Олеженьке по башке.
Посмотрите на него, умник хренов! Все-то он знает, все –то он предвидел и за всех решил! А мне может, нафиг эти лучшие годы без него не нужны, как и жизнь соответственно возрасту. Я все, чего хотела – это с ним в горе и радости быть. Разве для любви существует возраст, нация, пол? Разве для нее есть что-то невозможное? Мне кажется, все можно преодолеть, главное – верить и стремиться.
Но интересно послушать Олег Саныча, с какого перепугу он дал заднюю.
–А что же сейчас? – насмешливо приподнимаю бровь, хотя все мышцы сводит от сдерживаемых истинных эмоций.– С чего ты решил, что вдруг появился смысл?
–А сейчас, Яночка…Ни хрена сейчас! Тошно без тебя – вот и все. Думаешь, это только я тебе жизнь испортил? Ты мне тоже, потому что после тебя она стала такой пресной, как …,– прервался он, подбирая, наверное, сравнение поточнее.
–Как твоя овсяная каша? – подсказала я, повеселив Гладышева.
–Ну, пусть будет «овсяная каша», – кивнул он и продолжил,– С тобой же жизнь вкусная, хоть и вредная.
–С чего это она вредная?– возмутилась я.
–С того, что «Все, что полезно априори невкусно!», – цитирует он, самодовольно ухмыльнувшись от того, что уел меня моими же собственными словами. Я насупилась для вида, но через пару секунд расплылась в улыбке, качая головой. Удивительно, что серьезный разговор перетек вдруг в шутку. Но, несмотря на недосказанность, на душе стало легко. По- настоящему легко, тепло и просто. Больше ничего не давило, больше не хотелось копаться в прошлом и раскладывать его по полкам. Не хотелось спрашивать с Гладышева за каждое его действие.