Казачий алтарь
Шрифт:
По раскрасневшемуся сухощавому лицу командира эскадрона обильно стекали струйки пота. Но он, не замечая этого, глянул на политрука, достающего из планшетки сколотые листы бумаги, и торжественно сообщил:
– Сегодня получен приказ товарища Сталина! Немедленно доводим его до вас!
Пильгуев, молодой, крепкий парень, сделал шаг вперед, строго посмотрел серыми глазами вдоль шеренги. Но сдвинутая на затылок пилотка, вопреки желанию политрука, придавала ему вид мальчишеский, вовсе не командирский.
– Приказ Народного комиссара обороны Союза ССР N 227 от 28-го июля 1942 года. Город Москва.
– И двух денечков не минуло, – заметил кто-то из бойцов.
– Враг бросает на фронт все новые силы и, не считаясь с большими для него потерями, лезет вперед,
– Что правда, то правда, – вздохнул дядька Петька Матвеев и ругнулся.
Политрук заговорил громче.
– У нас нет уже теперь преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше – значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину. Каждый новый клочок оставленной нами территории будет всемерно усиливать врага и всемерно ослаблять нашу оборону, нашу Родину. Поэтому надо в корне пресекать разговоры о том, что мы имеет возможность без конца отступать, что у нас много территории, страна наша велика и богата, населения много, хлеба всегда в избытке. Такие разговоры являются лживыми и вредными, они ослабляют нас и усиливают врага…
Яков невольно ощущал, как слова приказа входили в душу с леденящей прямотой. Никаких воинственных призывов – горечь самоосуждения. Вместо лозунгов, прославляющих армию, – болевой укор, что люди проклинают ее. Лица казаков, видные Якову сбоку, задумчиво застыли.
– Из этого следует, что пора кончать отступление. Ни шагу назад! Таким теперь должен быть наш главный призыв. Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности. Наша Родина переживает тяжелые дни. Мы должны остановить, а затем отбросить и разгромить врага, чего бы нам это ни стоило. Немцы не так сильны, как это кажется паникерам. Они напрягают последние силы. Выдержать их удар сейчас, в ближайшие несколько месяцев – это значит обеспечить за нами победу. Можем ли выдержать удар, а потом и отбросить врага на запад? Да, можем, ибо наши фабрики и заводы в тылу работают теперь прекрасно, и наш фронт получает все больше и больше самолетов, танков, артиллерии, минометов. Чего же у нас не хватает? Не хватает порядка и дисциплины в ротах, батальонах, полках, дивизиях, в танковых частях, в авиаэскадрильях. В этом теперь наш главный недостаток. Мы должны установить в нашей армии строжайший порядок и железную дисциплину.
Внимание Якова отвлекли три немецких истребителя. Их нельзя было спутать и по виду, и по характерному, прерывистому рокоту моторов.
– Нельзя терпеть дальше командиров, комиссаров, политработников, части и соединения которых самовольно оставляют боевые позиции… Паникеры и трусы должны истребляться на месте. Отныне железным законом дисциплины для каждого командира, красноармейца, политработника должно являться требование – ни шагу назад без приказа высшего командования. Командиры роты, батальона, полка, дивизии, соответствующие комиссары и политработники, отступающие с боевой позиции без приказа свыше, являются предателями Родины. С такими командирами и политработниками надо и поступать как с предателями Родины. – Политрук облизал пересохшие губы, продолжил чтение срывистым от напряжения голосом. – После своего зимнего отступления под напором Красной Армии, когда в немецких войсках расшаталась дисциплина, немцы для восстановления дисциплины приняли некоторые суровые меры. Они сформировали более ста штрафных рот из бойцов, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, поставили их на опасные участки фронта и приказали им искупить кровью свои грехи. Они сформировали, далее, около десятка штрафных батальонов из командиров, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, лишили их орденов, приказали им искупить свои грехи. Они сформировали, наконец, специальные отряды заграждения, поставили позади неустойчивых дивизий и велели им расстреливать на месте паникеров в случае попытки самовольного оставления позиций и в случае попытки сдаться в плен. Как известно, эти меры возымели действие, и теперь немецкие войска дерутся лучше, чем они дрались зимой… Не следует ли нам поучиться в этом деле у наших врагов, как учились в прошлом наши предки у врагов и одерживали потом над ними победу? Я думаю, что следует.
Как назло на вербе затрещала прилетевшая сорока. Дядька Петька, тугой на ухо, не все понимавший в приказе, озирнулся.
– Самое важное, тварь, не дает послухать… Яша, запоминай дюжей.
Лет пятнадцати паренек, в мешковатой гимнастерке, украдкой кинул в сороку камень. Дурашливая птица снялась, спикировала на противоположный берег. Оттуда должны были появиться немцы…
– Сформировать в пределах армии 3–5 хорошо вооруженных заградительных отрядов (по 200 человек в каждом), поставить их в непосредственном тылу неустойчивых дивизий и обязать их в случае паники и беспорядочного отхода частей дивизии расстреливать на месте паникеров и трусов…
– Главное – хорошо вооруженных, – с двусмысленной ухмылкой произнес Аверьян Чигрин. – Лучше бы нам оружие-то…
– Сформировать в пределах армии от 5 до 10 штрафных рот, куда направлять рядовых бойцов и младших командиров, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, и поставить их на трудные участки армии, чтобы дать им возможность искупить кровью…
Два взрыва подряд вздыбили землю неподалеку на кукурузном поле. Справа от станицы отчетливо забухали тяжелые орудия. Политрук, не шелохнувшись, дочитал приказ до конца.
Эскадрон рассыпался. Тут и там слышались голоса командиров взводов, отводящих казаков на закрепленные рубежи. Обоз и полевая кухня отправились вслед за коноводами в лесопосадки. Связисты тянули провод от КП эскадрона, разместившегося в полуверсте от реки, к штабу полка. Солдаты станкового взвода расстредотачивались вдоль всей полосы обороны, оборудовали пулеметные гнезда. Артиллеристы полковой батареи еще дальше устанавливали три своих пушки, маскируя их нарубленными ветками. Макагонов был на берегу, крепко озадаченный тем, что эскадрон вместо положенных восьмисот метров занял линию обороны в два километра, лично проверял, как шло окапывание, четким голосом отдавал приказы.
Взвод лейтенанта Левченко оказался вторым с левого фланга, прикрыв холмики, идущие к станице. С них хорошо просматривался противоположный берег, заросший лозняками, скрытый стеной рослых камышей; выше, на изволоке, тянулось поле чахлых подсолнухов. Позиция, занятая взводом, сразу не пришлась Якову по душе. Враг к реке мог подобраться совершенно внезапно.
Окопы ладили метрах в двадцати друг от друга. Расторопный старшина раздобыл в станице десятка два лопат. Их разделили среди стариков, а все, кто был моложе, частили своими саперными. Вековечный грунт, перепутанный корневищами пырея, снимался с трудом. За работой Яков и не заметил, как накатили воспоминания…
Раненный в правую руку при освобождении Ростова в начале декабря, Яков сдружился в батайском госпитале с Антипом Гладилиным, соседом по палате. Весельчак, черноусый красавец Антип располагал к себе и забавными байками, и добрым характером. Чувствовалась в нем, исконном казаке, внутренняя несуетная сила. В конце февраля Антипа выписали. Яков заскучал, тоже стал проситься у хирурга на фронт. Письмишко от приятеля пришло в срок. Антип сообщал, что служит под Сальском, в кавалерийской дивизии. Настоятельно приглашал в нее и Якова. Судя по тому, что конвертик вручила медсестра, и на нем не было штемпеля военной цензуры, хитрец передал письмо с кем-то попутно.