Казаки
Шрифт:
тельства, от общества, наконец, обратить на поощрение частных лиц И предоставить тем, которые занимаются отраслями, какие желательно ввести в краю, наиболее льгот и выгод, дабы таким образом приобретенный важнейший человеческий стимул деятельности находил себе поощрение:
Автор рисует состояние промышленности и торговли края в младенческом состоянии. Весь промышленный и торговый оборот совершается не туземцами, а захожими, и* оттого Черноморье представляется каким-то местом стечения разнородных и разноплеменных посетителей, в таком множестве, что в год перебывает до двадцатипяти тысяч чужого народа. Черноморская торговля сохраняет характер ярмарочного старообразного торгашества, мелкого надувательства купцов между собою. Нелюбовь к торговым занятиям малороссийского народа проявляется здесь в полной степени. Мало исцеляет ее и исцелит административное образование торговых и промышленных обществ и всякого рода корпораций, ибо малороссийский народ не любит корпораций, составляемых по определенному заранее плану и навязываемых ему. Корпорация примется им только тогда, когда она^ не стесняет
Статья о финансовом устройстве изложена автором недостаточно. Правда, мы в ней видим таблицы и доходов и расходов, но не знаем, как и когда возникла каждая статья, что истекает из местной жизни, что установлено сверху. В рассказе об образованности черноморцев, автор сообщает интересные сведения о древней методе обучения у духовных лиц и о знакомстве с черкесским языком детей в школах посредством сближения с учениками из черкесов: любопытна повесть о попытке одного черкеса дать своему языку литературное развитие (стр. 160-163). Но Г. Попка не сообщает нам подробностей о том, в какой степени, с какою охотою усваивают себе просвещение черкесы, как пользуются им и какие последствия оставляет оно на их жизнь. Равным образом автор мало распространяется и о том, какие' следы школьное воспитание вносит в жизнь самих черноморцев и в каком положении находится домашнее воспитание. Очень замечательно приводимое им мнение наказного атамана Рашпиля о женском воспитании: он считает ненужным заводить институты на том основании, что черноморская женщина по своему назначению не должна набираться барских привычек. Мнение одностороннее; -оно справедливо' только в таком случае, когда женские .заведения будут основываться и поддерживаться в таком духе, который, по здравому замечанию генерал-лейтенанта Рашпиля, не годится для черноморского общества; но ничто не мешает быть им основанными в ином духе, с целью более применительною для местной жизни.
Вторая часть посвящена военному устройству и быту Черноморья. Автор обстоятельно изображает настоящий состав, распределение войска, средства его существования и особенности тамошнего военного быта.' Последнее представлено автором с особенным старанием. Изображение пластунов (стр. 241-261) кажется самая лучшая часть -всего сочинения. Жаль, что автор, коснувшись истории Черноморья, ограничился воспоминанием об эпохе перехода запорожцев на новоселье и не познакомил нас со всем течением старой южнорусской жизни, изменявшейся в течении семидесяти лет под другими условиями. Но Г. Попка’ не только оставил то, что было бы самым любопытным и возбуждающим мысль в его рассказах, но еще считает это неважным: <<про другое что-нибудь, — говорит он, — про то, например, как вырастали казаки из падалицы, как властвовала и интриговала войсковая старшина, т. е. войсковая олигархия, и с какими вспышками угасало запорожское своевольство — лучше умолчать». Напротив, лучше бы автор сократил свое описание церемоний, бывших при современном освящении знамен, да познакомил нас с тем, что он считает маловажным. Также можно пожалеть, что автор не познакомил нас обстоятельнее с нравами, обычаями прежней домашней жизни, оттенками языка и народною поэзиею черноморских казаков. В этом отношении он ограничивается только замечанием, что черноморцы малороссияне. И только. Мы мало знаем Черноморье, но стоит лишь проехать по этой стране, приглядеться вскользь к физиог-номии, житью-бытью жителей, услышать их говор, и тут можно видеть, что у них есть некоторые особенности, составляющие принадлежиость одного только Черноморья и чуждые Малороссии.
О верности сообщаемых Г. Попкою фактов нет повода сомневаться, когда автор — природный черноморец, живет в краю и знаком со всею местною жизнью практически. Что же касается до верности воззрений, то за исключением некоторых мест, как напр., о курганах, где выводы автора произвольны, _в книге его не видно ни парадоксов, ни ошибочных выводов, но вообще она и не отличается взглядами, будучи более последовательною цепью рассказов о разных сторонах жизни Черноморья.
Слог книги жив и легок, но страдает, подчас, неуместными притязаниями показать автора человеком ученым, пренебрегающим ученую форму. Отсюда, совсем некстати, приводятся латинские выражения, как будто в насмешку над учеными, пишущими по-латыни, каких, сколько известно, у нас нет.
По моему крайнему разумению, книга эта заслуживает внимания Академии, но при этом внимании не следует упускать из вида, что она не может искл ючать желания другого описания Черноморья, более полного, и пока его нет, остается единственною книгою об этом крае, такою, какая может служить руководством для всякого, кто же лает познакомиться с Черноморьем.
БОГДАН ХМЕЛЬНИЦКИЙ —
ДАННИК ОТТОМАНСКОЙ ПОРТЫ
Составляя историческую монографию о Богдане Хмельницком, мы хотя и обращались тогда во все наши древлехранилища, где могли надеяться найти письменные источники об эпохе, которую принимались обрабатывать, но не все могли видеть и читать, потому что не везде давался нам ко всему доступ, в виду разных высших соображений тех почтенных особ, которые заведовали такими источниками. От этого в нашу монографии не вошло иное, что, по-видимому, должно было войти, так как собрания, где хранились эти источники, обозначены у нас в перечне источников в числе тех, которыми мы пользовались. Недавно, занимаясь в архиве иностранных дел в Москве материалами для истории Малороссии в конце XVII и начале XVIII веков, мы случайно наткнулись' на значительное количество документов, относящихся к Богдану Хмельницкому, из которых многие оказались нам до сих пор неизвестными. Благодаря доброму вниманию г. управляющего главным московским архивом иностранных дел, барона Ф.А. Бюлера, и подначальных его чиновников (которых предупредительность и готовность оказывать все зависящие от них услуги выше всякой признательности) , мы имели возможность просмотреть эти документы, и с удивлением увидали там кое-что, долженствующее, при надлежащем сопоставлении и обсуждении, изменить не только личный наш, но и вообще принятый наукою взгляд на личность Богдана Хмельницкого и на ха рактер его многознаменательной эпохи; ' - - • "
Его отношения к Турции представляются в ином свете, а не в том, в каком привыкли мы себе изображать их.
Знаменитый казацкий вождь, которого мы считаем искренним слугою московского престала и одним из славнейших двигателей дела объединения русской державы, был на самом деле данником Оттоманской порты и не переставал считать себя таким и после переяславского договора, когда, казалось нам, ничто не дозволяло бы сомневаться в его верности России.
Такие отношения начались еще в 1649 году, как показывает один документ о плавании по Черному морю и о торговле, напечатанный в Собрании государственных грамот и договоров; но совершенно утвердились они в конце 1650 года, как ясно свидетельствует хранящаяся в архиве иностранных дел грамота султана Мехмета, писанная по-турецки на пергаменте с приложеиным при ней старым польским переводом. Она гласит так:
<<Наиизбраннейшему из монархов религии Иисусовой гетману козацкому Богдану Хмельницкому, его же конец да будет счастлив, чинится писание сие, исходящее от нашего высокого и пресветлого трона через одного из урядников наших Осман-Чауша, возвращающегося вместе с вашим послом, который привез ваше писание, исполненное самой завзятой искренности. Сообразно с обычаями всего света, наияснейший наместник наш, наивернейший на швеликий визирь приказал перевести его дословно и подать нам. И мы, уразумевши его содержание, то-есть ваше и всего войска вашего прошение, поняли, что вы скорбите на своих неискренних друзей, равно как и на жестоких ваших неприятелей: все, о чем вы писали к нам, мы узнали. и уразумели. Знайте же, что высокая Порта обыкла оказывать милость и милосердие друзьям и карать своих врагов..Вы .с верною искренностью откровенно высказавшись, отдаетесь под криле и под протекцию непобедимой Порты нашей, и мы сердечно и любовно принимаем вас и. о -верности и искренности вашей не сомневаемся. Что вы секретно сообщали Осман-Чаушу, о том о всем в подробности. он сообщил нам, и мы тотчас к вельможному монарху хану крымскому послали свой крепкий и строгий указ, повелевая, чтоб он никогда своих очей и ушей не обращал на польскую сторону; напротив, если бы оттуда подул какой-нибудь ветер, несущий на вас войну и гонение, если бы поляки неожиданно и насильно напали на войско ваше, то чтоб он тотчас своим быстролетным войском постарался подать вам помощь, где бы только оказалось это нужным. Мы ему это сурово приказал и. А по ка только вы со всем войском вашим будете верны ми, ис кренно преданными счастливой Порте нашей, до тех пор ведите сношение с ханом безопасно, и не обманетесь. Уж етеперь высокая Порта вполне принимает вас под свою пр отекцию, и вы будьте в том уверены и нам через своих послов в подробности объясняйте о всем, что деется в краях ваших. Ныне же, в знак нашего расположения, исходящего от великих монархов, цесарей, владык всего света, при сем нашем ясном писании посылаем штуку златоглаву и кафтан, чтоб вы с уверенностью возложили на себя этот кафтан' в том смысле, что вы теперь стали нашим верным данником. А что вы наияснейшую Порту просили, что готовы дань давать, как иные наши христианские данники дают, то мы, благорасположенные к вам, оценивая ваши добродетели, тем остаемся довольны. А притом, чтоб вы послов своих, людей достойных на резиденцию сюда, к нам прислали, в утверждение нашей дружбы посылаем вам сие писание.
Дан в начале месяца Ребиул Эвеса 1061 (в декабре 1650) >>.
Грамота эта доставлена была Хмельницкому в ту пору, когда он, предвидя скорое возобновление войны с поляками, боялся польских стараний склонить на сторону Польши крымского хана Ислам-Гирея, данника Порты, прежнего союзника казаков, подозревая в последнем охлаждение к себе. Хмельницкий думал побудить Турцию приказать хану воевать за казаков уже в силу того, что казаки стали подвластными турецкому султану, которому повиноваться обязан был крымский властитель.
В феврале следующего 1651 года начались первые неприязненные действия между казаками и поляками. Из Очакова татарский вождь Вели-ага писал к Хмельницкому, что скоро прибудут к Очакову вспомогательные татарские силы, и вспоминая, как он, вместе с Хмельницким, воевал под Збаражем в 1649 году, просил казацкого гетмана замолвить о нем доброе слово перед ханом, видимо, заискивая протекцию у нового верховного повелителя мусульман; но турецкий начальник в Очакове Арамадан-бег писал к Хмельницкому, что этот Вели-ага рассылал письма к татарам, будто с согласия хана, чтоб татары не спешили помогать казакам. Это сделалось причиною замедления орды, и Хмельницкий напрасно укорял в том его, Арамадана. Вместе с тем Арамадан-бег извещал, что уже салтан, брат ханский, с ордою в Перекопе, а сам Арамадан-бег выступил в п ОХод~ в пятницу с казацкими посланцами: Матвеем, Бло-шакою и Бутьком.