Казенный дом
Шрифт:
Марина продолжала рассказ:
— Я еще маленькой была. Родом с Севера, даже с Заполярья. Родители — геологи. Разъезды-переезды... Однажды нас поселили в совершенно новом доме. Жильцы заселяли всего две-три квартиры. Мы с сестренкой, она чуть постарше, спали на одной кровати в отдельной комнате. Мать с отцом, как обычно, были в отъезде, мы к этому были привычные. Сплю себе... Вдруг, чувствую, как меняв бок толкают. Так быстро-быстро, как котенку теребят загривок. Проснулась, а сестра сидит на кровати. Ноги на пол свесила, откинулась назад. Из-за ее спины я не вижу что происходит в комнате, на что она смотрит. А догадалась, что она уставилась на кого-то завороженно. Приподнялась и точно так же, как сестра, села рядом. Смотрю — посреди комнаты спиною к нам стоит... Ребята! Hy, женщина... В одной ночной рубашке. Волосы такие длинные-предлинные. И так спокойно моей массажной щеткой ихрасчесывает. А я смотрю и, знаете, ребята, в оцепенении каком-то, в волнении и предчувствии. Все тело
Утром постучали в дверь. Мы перепугались. Я с кровати спросила: «Кто?». Голос, слышим, чужой. Это пришла женщина из соседнего подъезда. Позвонить. Отец настоял, чтобы телефон в квартире был. Мы осмелели, встали. Но я снова заскулила, когда вдруг в моей массажной щетке нашелся черный, длинный, жесткий волос. Толстый такой... Мне говорили, нужно сжечь. Пыталась много раз, но не могу. Я его свернула и он до сих пор лежит у меня в коробочке. Ребята! Она ко мне пришла и во второй раз! Мой дед был свидетелем. Женщина эта приходит, только, если я с кем-то. Наедине не появляется. Тогда мы жили в деревне. Весной. Я деда любила и старалась не отходить от него. Он рано на покос — и я встаю за ним. Однажды таким утром надела платьице, вышла на веранду. Смотрю, с сеновала дедовского спускается женщина. На голове — туго повязанный платок, платье длинное, свободное. Женщина как женщина. Там дворы без оград — мало ли кто на сеновал лазил. Женщина направилась ко мне. Остолбеневший дед, не шевелясь, смотрел ей в спину. Она приблизилась, и — ребята! — я ее узнала. Глаза все те же белесые, и тот же взгляд — владеющий. Проходя мимо меня, женщина тремя пальцами коснулась моего запястья, повернула за угол дома и исчезла. Опять как ее и не было. На моей руке три пятна позуживают, чувствуются три пальца! Мы с дедом побежали к знахарке. Я рассказала и про первый приход незнакомки и про волос. Знахарка мне требовательно: «Сожги. Обязательно сожги!». Я опять пыталась, но всегда откладывала. Возьму волос, подойду к печи или к костру, а что-то назад тянет. Кладу его на место, в коробочку. Как бы с судьбой играю. Что будет завтра? Бабка так сказала, что если два раза приходила — придет и в третий раз. А третий раз последним будет — возьмет меня с собой. Бабка наложила на руку повязку, пошептала, наказала снять на третий день. Все эти дни я чувствовала три пальца на запястье. А когда сняла повязку, и пятна и ощущение прикосновения исчезли. Вот так, ребята. Что это? Мой рассудок помрачен или это мистика? Я с детства живу с мыслями о моей бабе. Я ее так и называю — моя баба. После второй встречи с ней я живу уже четвертый год. Между первой и второй встречами тоже было четыре года. Поэтому я все чаще рассказываю людям о моей тетке. От этого становится легче. В последнее время очень волнуюсь. Я жду. Может, завтра придет, может, и сейчас она где-то рядом...
Слушающим Маринустало не по себе. Потемки, свеча, уверенный взволнованныйрассказ. Андрей понимал, что это все женская хитрость или глупость, если не шизофрения. История преподана мастерски. Простенький рассказ заворожил. Гусаров видел на лицах прочих слушающих полную веру и сопереживание. Бедные наши прапрадеды и прапрабабушки! Как они выдерживали натиск слухов и чудес?
— Ну, как вы думаете, что это? — допытывалась Марина.
В ответ все стали приводить свои невероятные истории. Глупость скрашивает жизнь. Это еще Эразм Роттердамский утверждал. Не будь на свете Глупости, человек возненавидел бы и близких и себя. Обличия Глупости так многочисленны! Без нее не бывает любви и чудес. Человек правильный скучен и по-своему глуп.
— Ребята! Я потом совершила глупость. Однажды собралась и окрестилась. Как будто заново на свет родилась. Такая легкость. Я помолодела. А после стало вдруг не по себе, как будто камень на плечах — так тяжело. Схожу в церковь — легко. Если невозможно — надо с кем-то поделиться, рассказать и тогда — как после церкви. Да, забыла. Однажды в детстве тетка взяла меня на богослужение. Некрещеную. Помню, люди к алтарю идут колонной. По правой стороне. А левая — пуста. Только одна монашка, отвернувшись от всех, стоит на коленях перед иконой. Когда я и тетка поравнялись с ней, у меня озноб пошел, мурашки побежали, меня швырнуло в сторону монашки и я упала на колени рядом с ней. Ребята, люди обезумели, нас обступили и плевались и кричали. Я перепугалась, реву. Тетка хочет меня поднять, а я отбиваюсь... Родственники посчитали, что я в бабку пошла, в знахарку. Рассказывали про нее, что как-то нашла на коров порча. Люди пришли к бабкиному дому, стали обвинять, кричать, а она вышла на крыльцо, посмотрелана них и ушла. Под вечер у всех, кто был возле ее дома, начался нестерпимый понос. И я, если мне кто-то не нравится, помимо воли приношу неудачу, а то и еще хуже. Один парень мне в училище досаждал. Я посмотрела на него и как бы кто-то моим языком произнес: «Что ты скалишься? Кончишься завтра!». Ребята, на другой день парень утонул... Другой повесился. Хотел просто отца своего напугать, а получалось по-настоящему. Я ему накануне предрекла: «Вот ты мне не нравишься, что-то с тобой будет».
Говоря: "Вот ты... ", Марина посмотрела на Гусарова, Андрей содрогнулся. Что-то есть в ее глазах гипнотическое, змеиное. Зачем она на всех нагоняет страх? Выходит, что ее должны бояться, стараться нравиться ей, дабы она не наслала несчастье.
— Вот, жду прихода моей колдуньи. Последнего.
Все стали разубеждать Марину, но не совсем твердыми голосами. Было далеко за полночь. Утром — на плантации.
— Кто нас проводит?
Вызвался Андрей. Теплой ночью, под звездами, легко дышалось после накуренного барака.
— Хотите, пойдем в деревню? Постоим у церкви.
Нани молча юркнула в дверь женского барака. Сари также попрощалась. Только Андрей согласился:
— Пойдем.
Марина хохотала.
— Напугались, бедные, опять. Такие впечатлительные!
Внешние данные девушки были очень привлекательными. На пустынной тропинке они часто останавливались и — вот черт! — Андрей не мог отделаться от мысли, что его ведут в какой-то омут. Только сексуальная страсть его удерживала рядом с говорливой колдуньей. Вот, стоят они под деревом, жмутся друг к другу, а сзади подходит та, с жесткими волосами... Третье пришествие!.. До церкви, до деревни не дошли. Завалились в свежем травяном стогу, пропитанном солнечным теплом. Сладко, жарко...
— Подожди! Тут кто-то есть!
Марина натянулась как струна. Тело, только что податливое, нежное, налилось мускульной силой, девушка села, медленно поворачивая голову назад.
— Успокойся, никого здесь нет. Я же знаю, что все это твои выдумки.
Андрей снова хотел овладеть девушкой, но Марина стала холодна и бесчувственна.
— Пошли отсюда.
— Перестань.
— Идем, я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.
— Не переигрывай. Ты так часто рассказываешь все эти выдумки, что сама стала в них верить. Расслабься.
— Не злись, ты же знаешь мою историю, так что лучше не выводи меня из себя. Пойдем.
Гусаров, чертыхаясь, поплелся за Мариной обратно к студенческому поселению.
— Смотри, — повернулась недавно желанная девушка.
Андрей проследил ее взгляд.
— Видишь?
— Что?
Девушка молчала. Шизонутая, точно. Что там? Какая-то тень у стога мелькнула? Показалось? А, ну ее! Насколько сильно, однако, внушение! Гусаров проводил Марину и больше не притрагивался к ней. Динамо! Помешанное динамо.
С тех пор всякая потусторонняя ерунда, эти россказни о неведомом, самовозвеличивание на почве верований и чертовщины Андреем воспринималось в штыки. Но жена попросила, и Гусаров достал триста пятьдесят рублей на обучение в кудратовской академии.
Алена была счастлива. По крайней мере, выказала удовольствие.
Кроме ориентирования всей милиции на розыск Буташева, Гусаров отрабатывал другие версии о взрыве дома. Чеченец и вправду мог оказаться ни при чем. Андрей проверял собственную информацию и сообщения друзей из других отделов. Самые бредовые наколки брал на учет, ибо немного сомневался в главном: он ли сам объект покушения? Если так, то обезопасить семью и соседей — это его кровное дело. Как отца, как специалиста, как гражданина, в конце концов. Одиннадцатый отдел УУР будет землю рыть, все обшарит, но личностные связи ментовского дома ему до конца проследить не удастся. Пусть на прослушку поставят все квартиры, пусть «ноги» приделают всем проживающим — это будет запоздалым решением. Он, Гусаров, почему-то знает всю подноготную проживающих вместе с ним в одном доме сотрудников милиции. Покушение могло быть рассчитано на них.
Многие из задержанных после трагической гибели сотрудника РУОП справедливо считали, что легко отделались — всего лишь постояли в раскорячку у стеночки, да ответили на вопросы оперативников и следователей. Покинув Литейный,4 и пару дней поосторожничав, вернулись к прежней жизни. Что ж, обычные издержки ведения рискованных дел. Только люди Буташева снова ощутили на воле неуют и отчуждение знакомцев.
— Лучше с черными дел не иметь. За ними теперь слежка и прослушивание.
Руслан Буташев запустил дезу, что руоповца убили казанские, но это не отвело подозрений от кавказцев. Милиция, и так не благоволившая к ним, совсем озверела — на каждом шагу придираются. Салман Ибрагимов, побывавший на Литейном в период руоповских облав, не выглядел угнетенным или озабоченным. Позвонив на радиотелефон Буташева, Салман весело кричал: