Казейник Анкенвоя
Шрифт:
– Трогательный рассказ, - докурив до фильтра, я встал с кровати.
– Пошли к татарину.
– Зачем?
– На самогон тебя обменяю. Самогон мне поможет собраться с мыслями.
Она стянула с шеи велосипедную цепь.
– А если вам по лбу треснуть, это поможет собраться с мыслями?
– Нет. Пошли к татарину.
– А оружие?
– Оружие в саду закопаем. Попади оно в руки анархистов или славян, будешь ты проклята участковым Щукиным до седьмого пота.
Вьюн вцепилась в мой рукав.
– Два обстоятельства.
– Сомневаюсь.
– Меня в Казейник через мусорную свалку завезли.
– Иначе говоря, ты не здешняя,
Я снова сел на кровать.
– Отсюда валяй подробно. Кто, зачем, и с какой целью.
– «Зачем» и «с какой целью» синонимы, - обнаружила Вьюн познания в лингвистике.
– Синонимы помогут мне с мыслями собраться.
Минул год, как 16-ти летнюю Анечку Щукину похитили с московского чемпионата по каратэ среди юниоров, где она завоевала бронзовую медаль. Прямо с медалью и похитили, когда Анечка покинула спортивную школу. Надели мешок на голову, сунули в багажник и привезли на мусорную свалку, где покойный дядя сменял ее на какого-то лаборанта Максимович, какого раньше прятал в погребе. Четверых злодеев на обменном пункте Вьюн запомнила и после встречала не однажды: Вику-Смерть, офицера славянского ордена Могилу, его подручного по кличке Перец и бургомистра. Пятого она так же ясно помнила, но более в Казейнике не встречала. «Плейбой в отставке. Лицо такое узкое, тонкие губы, челка цвета грязной соломы. Короче, из мушкетеров двадцать штук спустя», - портрет, набросанный Анечкой, точно соответствовал описанию магистра Словаря в его последней версии. Так Анечка и поселилась у капитана, запившего беспробудно ввиду любимой племянницы.
– По вечерам, когда я стаскивала с него сапоги, он крыл меня в пять этажей за этого Максимовича. Мол, если б не я, хрен бы немцы гениального химика в свою лабораторию залучили. А так он получился иуда форменный, а я вышла как тридцать керенок.
– Почему керенок?
– спросил я, прошедши краткий курс ее истории.
– Иуда не слышал о бумажных деньгах.
– Обесцененная валюта. Щукин презирал меня как живой укор. Теперь он сгинул. Здесь меня презирать больше некому. Только в Москве.
– Согласен.
Я насухо протер ветошью автоматические фрагменты, собрал огнестрельный механизм, вставил рожок с патронами, навинтил глушитель и сунул одну лимонку в карман дождевика.
– Это зачем?
– Вьюн провела пальцем по глушителю.
– Прибор для бесшумной стрельбы. Тише грохнешь, дальше смоешься. Во втором чемодане что?
– Архив. Уголовные скоросшиватели. Табельное оружие пистолет Макаров. Две обоймы к нему. Обрез винтовки. Щукин его у местной шпаны конфисковал. Еще два ружья охотничьих, разобранных. Патроны с дробью.
– Второй чемодан и остальное оружие верни в тайник. Налегке пойдем.
Вьюн беспрекословно выполнила мое поручение, после чего мы спешно позавтракали и двинулись к мусорной свалке. Помимо велосипедного ошейника, на груди Вьюна качался морской бинокль. Косой мелкий дождь орошал нас исправно, как лейка небесного садовника, испытывающего надежду на то, что мы когда-нибудь вырастем и поумнеем.
– Зря вы дядины кроссовки не обули, - ловко прыгая через колдобины с водой, заметила моя спутница.
– В резиновых сапогах ноги сотрете. Глупо.
– Если тебе доведется пережить старую добрую пневмонию, ты постигнешь простую истину: глупость всегда предусмотрительна и дальновидна, ибо вечно стремится к цели, уму непостижимой.
– Например?
– Прожить как можно дольше, хотя ничего, кроме старости, одиночества и болезни
– Но зачем?
– Согласен.
– Этого я не догоняю, - сдалась Вьюн после короткого размышления.
– Молодец. Умная девочка.
– Смеетесь?
– Редко.
– А правду говорят, что вы монах?
– Сейчас я отшельник.
– А чем отшельник отличается от прочих?
– Например?
– От Николая-чревоугодника?
– Расстоянием. Отшельник отходит как можно дальше от места, где прочие собрались во имя неясных ему принципов. Чем дальше отошел, тем сильней отличается.
Около часу мы отходили от поселка. Одолели верст пять. По такому бездорожью не мало. Сквозь пелену дождя в стороне пробивались бетонные корпуса концерна «Франкония». Я уже порядком утомился, когда мы, наконец, достигли мусорной свалки, оцепленной высоким проволочным забором, и еще метров с двести прошагали до ворот из той же все колючей проволоки, запертых на висячий замок в форме бочонка.
– Какой породы оборотни?
– Ротвейлеры.
– Серьезная потасовка предстоит.
Я взял у Вьюна оптику и увеличил горы лежалого мусора. Собак не обнаружил.
Вьюн подергала замок на стальной цепи, опутавшей воротные створки.
– Есть предложение гранатой подорвать.
– Отклоняется.
Кусачками, предусмотрительно изъятыми мной в инструментальной коробке Щукина, я методично проделал в воротах отверстие нужного диаметра.
– Вперед не суйся, - предупредил я Вьюна, пролезая сквозь проволочное отверстие. Свалка встретила нас мертвой тишиной. Пока я высматривал направление для блицкрига, Вьюн уже рванулась к ближайшей куче мусора.
– Стоять!
– я снял АК с предохранителя, и передернул затворную раму.
– Не могу стоять, - донеслось из-за кучи.
– Женщины делают это сидя.
– Что именно?
– С двух раз догадаетесь, покажу вам одно место.
Я догадался, но смолчал. Тоже нашла вуайериста.
МАСОНЫ
Бывший дом античной культуры химического комбината имел довольно просторный вестибюль, где все дышало творческой атмосферой гениев отечественного изобразительного искусства. Две широкие вестибюльные лестницы по сторонам сходились к третьему этажу в единый балкон и чем-то смахивали на гармошку Василия Теркина, как если бы ее изваял какой-нибудь Евгений Вучетич. Стены, были расписаны батальными сюжетами Василия Сурикова. Сюжетов было два, но как бы один: русский народ может ограничиться взятием снежного городка, но может и через Альпы махнуть. Кованые перила, опоясавшие балкон, венчали общее впечатление, призванное напомнить посетителю, как он звучит в условиях здешней акустики. «Человек звучит гордо», - гласила реплика, закованная самобытным кузнецом в чугунную изгородь.
– Кабинет бургомистра по табличке прочтешь, святой отец, - долговязый анархист в суконной кепке с ушами указал мне рашпилем на балкон, где просвечивали за перилами двери служебных помещений.
– Там тебя и рассудят.
Сразу по возвращении в поселок из провальной экспедиции мы с Вьюном были взяты в кольцо дюжиной идейных полицаев. Командир отряда предъявил мне бумагу с печатью: «Задержать капеллана Славянского ордена вплоть до выяснения отношений с указанным капелланом». Визировала сей вздорный по форме и содержанию документ размашистая неразборчивая подпись, бравшая начало от буквы «Х». Гербовая печать имела форму лилового круга со скрещенным внутри циркулем и лопатой.