Казейник Анкенвоя
Шрифт:
– Зачем вы фрески замазываете известью?
– спросил я маляров.
– Как же!
– отозвался с качелей более общительный работник из бригады русских мазил (не узбекских, не азербайджанских, не туркменских и не вьетнамских).
– Или не слышал? Эх ты, чурка! Москва, она ж белокаменная!
Чревоугодник дождался, когда иссякнет поток частных матерных определений по моему адресу, и зачитал вслух почему-то из той же «польской» книжки обвинительное заключение.
– Архангел Гавриил испепелит тебя, жалкий фарисей. И скатает он из праха твоего черный снежок, и забросит в преисподнюю адскому вратарю. Ты сгоришь ночью. Медленно.
Почему-то
– Ты очень грязный Коля. Воняешь как раздавленный пес. Тебе бы в баню. Помылся бы, сменил бы платье. Ты сам что, запах мочи не чувствуешь? Ахинею порешь. Безобразничаешь. Ей Богу, срам. Трусы-то можно сменить?
Коля, зашедши спереди, ухватил меня костяшками пальцев за нос, и дернул весьма чувствительно.
– За ничтожество меня держишь?
– спросил он так, чтобы остальные не слышали.
– Я вообще тебя не держу. Проваливай хоть сейчас. Тебя жена дома ждет. Ты послушай, Коля. Еще до наступления тьмы братья славяне вырежут вас, как зверушек из малахита. К вечеру, Семечкин, они вспомнят про пивной заводик. Не славяне, так Дмитрий Кондратьевич. Тебе известно, что он с Матвеевым вместе Грозный брал? Матвеева он тебе не простит.
– Моя жена Христова церковь.
Коля смазал тыльной стороною ладони, точно дворником, испарину с лобовой своей части. Не удержавшись, к нам добавился граф Болконский.
– Дай молвить, наставник - сказал Болконский, сняв тюбетейку.
– Отсечем язык Антихристу, привяжем вместо грузила пару бочек немецкого, и в пучину.
Я еще прежде заметил, что обращаясь к Николаю, граф тюбетейку снимал неясно зачем. Поскольку надевал ее обратно, когда Коля обращался к нему.
– Мы скорей тебя вместо грузила привяжем, - осадил его Семечкин.
– За пару бочек пива мы двоих как ты, привяжем.
Надев тюбетейку, Болконский выслушал отповедь, и снял тюбетейку.
– Дай молвить, наставник, - сказал граф.
– Отсечем язык Антихристу, лобстера заклеймим тремя шестерками, потом на Слободской остров. Слободские виноватого ищут. Пора найти.
Предложение контрразведки показать народу мой звериный лик, Семечкин встретил еще более враждебно.
– Ты очень глупец, Болконский. Кого ты зришь здесь, Болконский?
– Антихриста.
– Глупец. Трижды. Когда мы лоб ему заклеймим шестерками, ты узришь Антихриста. И слободские узрят. И повалят за ним, словно дети за дудочкой. Теперь их только чудо может спасти. И, заметь, им до фонаря, от кого это чудо явится. От Молоха, Иеговы, или само по себе. Ты чудо им хочешь предложить, Болконский?
Граф, почтительно склонивши голову в тюбетейке, молча, отступился.
– Но козел отпущения народу не помешает, - прозвучал из задних рядов знакомый голос Вики.
Рыл пятнадцать николаевских инквизиторов одобрительно зашумели. Конечно. Голубица, плоть истязающая. Награда почтальону за мое убиение. Трудно было сообразить.
– Ты права, Голубица, - похвалил ее Чревоугодник.
– И мы этого козла осудим. Потом зажарим. Выпустим пар из публики, утомленной стихиями.
Милостивым жестом он пригласил Вику-Смерть в нашу компанию. Сложивши руки на возвышенностях, Гусева приблизилась к секции.
– Хорошо там, где вас нет, мадам Гусева-Кустарева, -
– Взаимно, козел, - Голубица брезгливо стрельнула взглядом в мой детородный орган.
– Все такой же маленький. И больше не стоит. Поэтому желчью исходишь?
Семечкин погладил Голубицу по волосам, заодно пустив толстую похотливую лапу свою в путешествие под юбку Виктории. Путешествие затягивалось. Наконец, Вика вздрогнула всем телом, издавши короткий стон, и отвернулась.
– Ты, Коля, глупцом товарища в тюбетейке окрестил, а сам как ребенок, - сказал я Семечкину.
– Ты сколько лет Гусеву знаешь? Ее основной оргазм состоится, когда она к Словарю отвалит в объятия, а ваш курятник славяне вырежут.
Виктория фыркнула, никак не опровергнув мой довод, зато, показав глубокий вырез платья на спине, отмеченной родинками, на ходу махнула Болконскому.
– Проводи до катера, милый граф.
Болконский вслед за нею вымелся из подсобки. Семечкин внимательно посмотрел на меня исподлобья маленькими свинячьими глазками на заплывшем лице.
– А, по-моему, я умный, - сказал Чревоугодник.
– Только запамятовал, кто в общине славянский подкидыш.
– Ты урод. Смотреть на тебя тошно.
– А, по-моему, я красивый. А, по-моему, я талантливый. И еще я очень добрый. Благодушный. Милостивый. Сострадательный. Очень. Если ты назовешь мне информатора, ты быстро вознесешься. До ночи обдумай мое предложение. Пойду. Общество жаждет пивка немецкого преломить. Благословлю напиток. Ты со мной? Шутка.
Коля хотел было уйти, да обратно ко мне полез гордиться.
– А Матвеева мы кремировали. Его здесь вроде как и не было. И тебя здесь не было. А на плотике Нерва мученик сгорит. Сам принесется в жертву для усмирения гнева Посейдонова.
Он махнул ватаге, мигом освободившей подсобное помещение, величественно последовал за нею, и вновь я остался наедине с моими догадками. Относительно приезда Гусевой на николаевский остров. Нечего ей здесь делать, кроме как обо мне позаботиться. Относительно Князя. Вика-Смерть женщина чувствительная, но из резона мести сюда б не потащилась. Значит, Князь жив. Заблаговременно штаб-машину оставил. Перебрался на химический комбинат. Подлинный Генрих Максимович, разумеется, дал знать о нашествии тромбов. Относительно живости Князя. Борис Александрович не просто свалил на комбинат, но свалил довершить начинание. Тогда следует ждать и третьего запуска установки, производящей красную ртуть. Третий запуск синтезатора «Кениг-Рей» прижмет атмосферу вплотную к массе сверхтяжелого вещества, и прикончит Казейник. Относительно свала. Какой-то вид частного транспорта у Князя на комбинате имеется. Вернее иного воздушный транспорт. Геликоптер. Или гидросамолет. Крыша любого из корпусов менее палубы авианосца. Взлетная полоса коротковата будет. Значит, не истребитель. Пусть геликоптер. А лаборант Максимович атмосферную лазейку рассчитал. И профессор Чистяков, разумеется. Беспочвенные догадки родились из обычая анализировать логически поступки мне известных женщин. Привычка вредная. Поступки натур, у каких эмоциональное начало управляет началом рациональным логическому анализу редко поддаются. Минздрав предупреждает о вреде курения. Я курю. Лишенный возможности курить, я задремал. Скрипнул засов. Я проснулся. В кладовую зашел Болконский с охапкой тряпья и литыми сапогами редактора Зайцева. Тряпье оказалось мундиром безумного почтальона.