Каждая минута жизни
Шрифт:
Вот и сейчас, в присутствии корреспондентки, разве может старый партизан Скарга удержаться, чтобы не отчитать своего втайне любимого Николая?
— Вчера он действительно проявил себя неплохо. Не спасовал перед огнем. Не испугался, да. Но только все равно вы больше про него не пишите, товарищ корреспондент. Не дорос он до газетной известности.
— До героизма дорос, а до газеты не дорос? — усомнилась Тоня.
— Не все вы знаете, милая, — сказал, как отрезал, Скарга. — А я, его наставник, имею свою астролябию… Не слыхали, наверно, что это такое? Штука такая
Тоне пришлось покориться. Она нехотя поднялась из-за стола, стройная, в обтягивающей юбке, в черном жакете, с сумочкой через плечо, тряхнула темно-русыми волосами и, коротко попрощавшись, направилась к двери. На пороге остановилась и, обернувшись к Скарге, задиристо сказала:
— Когда ваша астролябия сработает, товарищ наставник, позвоните мне.
И вышла с гордо вскинутой головой.
Двое остались у стола. Николай не выдержал.
— Что вы такой мрачный, дед Иван?
Скарга разгладил свои опадающие усы, потом пристально посмотрел на парня. Смотрел долго, как бы не веря, что перед ним именно он, Николай Пшеничный.
— Ты что же, парень, ничего не знаешь? — спросил после того, как Пшеничный, не выдержав, опустил глаза. — Доигрались?
— Кто доигрался?..
— Отродясь такого не было, чтобы в нашем цехе да мерзость разводили, пасквиля писали, добрых людей порочили… Но ты-то, ты, парень, как попал в эту ихнюю компанию?
— Я не подписывался! — невольно воскликнул Николай.
— А, значит, слышал? Знаешь…
— Да это они бегали, собирали подписи.
— Они свое получат. Мы — рабочие, этим сукиным сынам спуску не дадим. — Скарга дернул себя за ус. — Но ты-то хорош! С Трошиным и Хвощем водку пил… я все знаю, мне рассказывали.
— Да что вы меня вечно отчитываете и критикуете, дед? — рассердился Пшеничный. — Что я, плохо работаю? Кто победил на городском соревновании токарей? Кто принес первые призы по бегу? Кто играет лучшим нападающим в нашей команде? А мои рацпредложения?..
Тут деда будто прорвало. Где они, эти рацпредложения? Кто их видел? Пока от них одна только прибыль-выгода — в карман к Пшеничному. Совсем на Трошина похожим стал. Был Сашка человеком, а к старости, прости господи, в хапугу превратился, в рвача. Домину каменную за Днепром возвел, «Ниву» купил, а все мало, все под себя гребет и за своим личным интересом себя — человека — потерял. Бабу теперь эту подлую присмотрел, при живой-то старухе… И куда только у людей совесть девается? Все себе да себе…
— Да что я для себя одного, что ли, придумал? — взвился Николай. — Я все Кушниру отдал, а дальше — его дело. Меня не касается, — он попробовал перевести неприятный разговор на шутку. — Может, он решил меня миллионером сделать! А вы только и делаете, что мне завидуете…
— Не завидуем, а больно, что ум твой, Николай, стал жиром заплывать, — чуть не до крика поднял голос Скарга. — Портрет твой повесили! В газете описали! Вот ты барином и ходишь! И на своих товарищей ноль внимания… — Дед внезапно притих, будто устал. — В огонь бросаешься ради людского добра! И тут же хватаешь себе кусок пожирнее…
— Что, что? Какой кусок? — насторожился Николай.
— Тот самый… В квартирном списке, — отмахнулся Скарга. — Получаешь отдельную квартиру, когда в цеху есть семейные, которые живут в общежитии или с детьми маются по частным углам.
— Дают, вот я и беру.
— А ты в сердце свое постучи!
— Оно у меня бронированное, товарищ наставник, — огрызнулся Пшеничный. — Закалилось на горячих ветрах истории.
Николай эту тему развивать не хотел, дурацкая была ситуация, и он, по сути, влип в нее: что со своими рацпредложениями, что с квартирой…
Окончательный список вывесили вчера. Увидел там себя. Диво дивное, даже не мог поверить в первую минуту. Ему — квартиру! Не бог весть сколько и работает в цехе, а уже будет иметь собственную комнату, собственную кухню, собственный балкон! Но когда заскочил к начальнику цеха, чтобы поблагодарить его, Кушнир сразу погасил его возбуждение: «Не горячись, Николай. В квартирном списке ты только распишешься… Да, да, распишешься. И не делай, пожалуйста, большие глаза. Это нужно для цеха, для нашего плана, зарплаты, прогрессивки, понял? Никакого нарушения правопорядка и законности. А в следующем году получишь и ты». Потом и насчет рацпредложений растолковал все как есть. Сейчас нет смысла широко внедрять их. Ведь если распространить их по всему заводу, отрасли — сразу срежут расценки. Так какой же смысл терять Пшеничному в зарплате? Жизнь — штука сложная, придет время, созреет необходимость, вот тогда и выступим. И достойно, и с пользой для дела. А пока рано. Он же, Кушнир, ему только добра желает…
Попробуй рассказать об этом суровому Скарге. У него все просто: работай, получай, старайся, будь честным. Конечно, лучше бы все рассказать, во всем открыться деду. Но только были вещи, которые Пшеничный таил глубоко в себе. Все душевные страдания свои, самые горькие переживания. Скарга и тут проявил прозорливость, проник в те глубины. Положил Николаю на плечо маленькую руку.
— И еще одно дело. Не хочу напоминать тебе, кто тебя, Коленька, вытащил сегодня из огня. Хочу только, чтобы ты знал: настоящие друзья проверяются огнем, а не водкой.
Удар был точный, и Пшеничный прикусил губу.
— Я его не просил выносить меня из огня.
— А ты бы разве его не вынес?
— Не знаю…
— То-то и оно, что не знаешь, — вскинул острый подбородок Скарга. — И я знаю, почему!
— Так вы же у нас мудрый!
— Знаю, что тебе ревность весь свет застит.
Вот ведь куда, в самое недозволенное залез старый мастер, зацепил больную рану Николая Пшеничного. Ну, правда это. Из-за Тамары не мог он терпеть Зарембу, из-за нее носил на груди холодный камень против него. Сам видел, как Заремба заходил к ней в дом. Ему, Николаю, дорога туда заказана, а он все может? Веселенький такой выбежал потом, что-то еще напевал, улыбался довольно. Любятся-милуются… Мало ему своей жены-актрисы!..