Каждый десятый

Дунский Юлий Теодорович

— Нет. Это боеприпас, который мы обязаны сдать нашим. Слишком он дорогой, чтоб им рыбу кормить. Но если уж припечет — ясное дело, потопим.

Постучавшись, вошел капитан.

— Моя каюта заперта. Не у вас ли ключик?

— Видите ли, у нас в отряде женщина, — объяснил Святополк. — Вы, конечно, согласитесь уступить ей каюту?

Капитан в недоумении оглядел обедающих: черноусый Степан, бородатый Алеха, стриженая, с торчащими ушами голова Сани…

— Женщина? А где у вас женщина?

Мизинчик заржал, даже ложку уронил:

— Не признал! Ай да Санька, совсем в мужицкое сословие перешла! Ничего не осталось бабского!

Саня вскочила, расплескав суп, крикнула командиру:

— Дурак безмозглый! — И с плачем выскочила из каюты.

Мост, который намеревались взорвать белые, разлегся поперек реки, опираясь па три каменных быка. Скопления войск не видно было: красные еще не подошли, а белые заблаговременно оттянулись на восток. На левом, западном берегу охранять предмостные укрепления осталась одна рота колчаковцев.

Стоя на мостике рядом с капитаном, Мизинчик разглядывал предмостные укрепления в бинокль. Тут же был и Святополк; в офицерской шинели с погонами штабс-капитана он выглядел очень импозантно. Мизинчик тоже надел снятый с одного из пленных френч, но рукава были ему сильно коротки. Впрочем, за версту, которая разделяла пароход и мост, едва ли это можно было увидеть, даже в бинокль.

А белые, охранявшие мост, давно уже смотрели в их сторону: кто-то даже нетерпеливо махал руками, предлагая пароходу поспешить.

— Дальше не ехай, — сказал Мизинчик капитану. Тот наклонился к медному уху переговорной трубы и передал приказ в машинное отделение:

— Стоп машина!

— Надо им посигналить, — продолжал Мизинчик. — Поломалась машина, исправляем.

… На нос парохода вышел матрос с двумя флажками и стал отмахивать.

— Ты ихнюю грамоту знаешь? — спросил Святополка недоверчивый Мизинчик. — Правильно машет?

— Всё правильно… Поломка машины, ремонтирую.

На мосту тоже появился сигнальщик, замахал флажками. Святополк переводил для Мизинчика:

— Торопитесь! Красные начали наступление!

Мизинчик ухмыльнулся:

— Передай им: торопимся, аж спина мокрая.

Сигнальщик на мосту отчаянно работал флажками, но Святополк даже не переводил. «Ермак Тимофеевич» тихо покачивался посередине реки. Прошла минута, другая… И вдруг с левого берега от леса донёсся грозный, все нарастающий гул. Не сразу Мизинчик со Святополком различили в нем крики «ура», голое кавалерийской трубы, глухой топот множества копыт.

— Наши! — заорал Мизинчик. — Точно вам говорю, наши!.. Капитан, полный вперед!

И действительно, наступление красных, которого давно ждали — одни с надеждой, другие со страхом и ненавистью, — началось. Началось без артиллерийской подготовки, чтобы ошеломить противника неожиданностью удара.

Из-за деревьев вынеслись конники и, крутя в воздухе шашками, поскакали к мосту. Ударили с опушки леса красные пулеметы. А пехотинцы бежали к реке, волоча на катках легкие плоты, неся па руках плоскодонные лодки-шитики.

Охрана предмостных укреплений и не пыталась сопротивляться. Бросив пушки, таща за собой пулеметы, белые бежали по мосту на правый берег. Там, за полверсты от воды, неровным пунктиром чернела линия окопов — главный рубеж колчаковской обороны.

«Ермак Тимофеевич» приближался к мосту. Мизинчик, Святополк, Саня и дед Алеха столпились у борта и тоже кричали «ура», махали руками проплывающим мимо лодкам с красными бойцами, плотам с пулеметами и ящиками патронов. А по мосту шла конница; ждали своей очереди пушки на конной тяге и тяжелые повозки обоза.

— Товарищи! Даешь! Даешь! — радостно орал Мизинчик. И вдруг с него будто сдуло фуражку, грохотом сыпанули пули по стенке каюты. Это по пароходу дали залп с проплывающего шитика.

— Оглашенные! — Дед Алеха первым кинулся от борта. — Погоны сымите! Погоны на вас!

Не чувствуя ветра и холода, Мизинчик сорвал с себя офицерский френч с погонами; скинул колчаковскую шинель и Святополк.

Но с берега по пароходу уже била прямой наводкой пушка красных. Со звоном разлетелись стекла рубки, загорелась палубная надстройка, и Алеха с бывшими колчаковцами кинулся тушить, заливать огонь.

— Мезенчик! — надрывался дед Алеха. — Динамит! Кидай его к бесу за борт!.. Слышь?

Выстрелом из трехдюймовки снесло половину трубы. Дым из обрубка не хотел идти вверх, стелился черными клочьями над палубой. Капитан (он, несмотря па опасность, не покинул поста) горестно смотрел, как рушится его пароход.

Кто-то из матросов сообразил — принес кумачовую рубашку. Саня торопливо спустила бело-зеленый флаг, привязала к фалу рукавами красную рубаху и подняла ее вместо гюйса — корабельного флага… Стрельба прекратилась.

… Последние всадники покидали мост, готовилась уже вступить на него артиллерия красных, когда на помощь колчаковцам пришло неожиданное подкрепление.

Из-за поворота реки медленно выполз бронепароход. Собственно, это был не пароход, а баржа с буксиром-толкачом сзади. Колчаковцы обшили ее броневым листом и вооружили двумя шестидюймовыми орудиями. Орудия для надежности были огорожены с трех сторон покатыми стенками из брони. Почти одновременно раздались два басистых пушечных выстрела: плавучий бастион бил по мосту.

Первые снаряды подняли столбами воду далеко за мостом. По ясно было, что пристрелка займет немного времени.

— Это что еще за гадина? — с тревогой спросил Мизинчик.