Казна императора
Шрифт:
Адъютант атамана, бравый хорунжий с лихо выпущенным из-под кубанки чубом, стоя на крыльце, собственноручно драил суконкой щегольские кавалерийские сапоги. Завидев Яницкого, он тут же бросил свое занятие и дружески помахал рукой.
— Битам, пана поручика! Не пора сменить мундир?…
Фамильярность казака царапнула по Шуркиному самолюбию, но он подавил вспышку в себе и покосился на собственный наряд. Одет он конечно же был не по форме. Последнее время Шурка приспособился носить варшавский пиджак в талию, темно-серое галифе для верховой езды и вместо
Шурка поднялся на крыльцо, уловил идущий от адъютанта дух хлебного самогона в смеси с табачным дымом и прошел в дом. Там в большой комнате, служившей хозяину и столовой и гостиной, собрался весь командный состав. Яницкий запоздал, и его появление встретили радостным гулом.
Надо сказать, Шурка как-то сразу пришелся ко двору всей этой разношерстной воинской братии, собравшейся под знамя атамана с весьма громким именем. Наверно, сыграла свою роль и прошлая служба Яницкого, и его недавний вояж из Харбина, а, скорее всего, четко угаданная всеми Шуркина непримиримость.
Даже сам атаман, человек весьма крутого нрава, сидевший во главе стола и бывший изрядно «под шофе», переставши мурлыкать какой-то романс, дружески попенял Яницкому:
— Опаздываете, поручик…
— Виноват, исправлюсь!
Шурка залпом осушил предложенную ему «штрафную» и, подсев к столу, налег на закуску. За хлопотами днем поесть было недосуг, да и то, что нашлось в доме батюшки, никак не походило на котловое довольствие. Утолив первый голод, Шурка отодвинул прибор и огляделся. Господа офицеры сидели крепко. Стол был заставлен закусками, а на самой середине, над медным тазиком для варенья, явно позаимствованном у хозяев, в спиртовом пламени уже истаивала головка сахара.
На Шуркин взгляд, время для пунша еще не наступило, но, приглядевшись, Яницкий понял, что собравшиеся не случайно взяли столь крутой темп, да и судя по общему разговору, уже выходившему за рамки приличий, стало ясно, что причиной такого застолья конечно же был предстоящий поход.
Тем временем разговор за столом становился все более острым. Каждый из сидевших здесь волей или неволей думал о том, что их ждет дальше, и если раньше высказывались осторожно, то сейчас алкоголь постепенно развязывал языки. Иначе ничем другим Шурка не мог бы объяснить, почему кряжистый, молчаливый есаул неожиданно поднял стакан и коротко бросил:
— Ну, господа, за удачу!
Все дружно выпили, и только потом штабс-капитан, сидевший напротив есаула, поправив щегольское пенсне, ехидно заметил:
— А вы что, позвольте спросить, сомневаетесь?
— Никаких сомнений! — коротко отрубил есаул. — А пью, щоб щабли не брали, щоб кули не миналы, головоньки наши!
Слова украинской песни прозвучали странным диссонансом, и в наступившей на минуту тишине въедливый штабс-капитан, обращаясь уже ко всем, поинтересовался:
— А все-таки, господа, что вы думаете?
— Что тут думать, — бросил кто-то с дальнего конца. — Порубаем красную сволочь по мере возможности и назад!
За
— А вдруг повезет!
— Мужики поддержат!
— И не надейтесь!
Внезапно сиднем сидевший во главе стола атаман треснул кулаком так, что остаток истаявшего сахара плюхнулся прямо в спирт, и рявкнул:
— Тихо, господа! Как бы там ни было, мы пойдем! В конце-концов, это наш долг!
— Конечно, — немедленно согласился есаул и зло добавил: — Иначе эти полячишки нас и кормить не будут.
К величайшему Шуркиному удивлению, только что буквально взорвавшийся атаман каким-то упавшим голосом возразил:
— Не надо, господа, не надо, прошу вас… Так сложились обстоятельства. Это политика, господа…
— А, какая власть, такая и политика! — махнул рукой есаул и подытожил: — Красные сюда свои банды шлют, поляки в ответ туда, а шашкой размахивать, господа, приходится нам…
— Но тогда зачем вы идете?
Порядком захмелевший штабс-капитан приподнялся за столом и пьяно уставился на есаула через стекла съехавшего набок пенсне. В свою очередь есаул, обведя всех тяжелым взглядом, отчеканил:
— Я, господа, привык без затей. Да, я иду. Зачем? Да хотя бы, для того чтобы порубить десяток комиссарствующих жидов!
Слова есаула враз перекрыл одобрительный гул общей ругани, поминавшей уж совсем по-простому евреев, комиссаров, ЧК, а заодно и поляков вкупе с прочими иноверцами. Шурка тоже хотел вмешаться, но как раз в этот момент в комнате появился до этого где-то пропадавший адъютант и без всякой субординации, обратившись прямо к Яницкому, сообщил:
— Господин поручик, вас там какой-то пан добивается.
— Где он? — как бы стряхивая наваждение, Шурка помотал головой.
— Я его с казаком к вам на квартиру отправил, пусть там ждет…
За столом как раз собирались разливать пунш, и Шурка, испросив взглядом разрешения атамана, незаметно покинул застолье. К вящему удивлению поручика, на квартире его ждал не капитан Вавер, как было предположил Яницкий, а неожиданно возвратившийся из Парижа полковник Чеботарев.
Он, видимо, только что зашел в дом и теперь с интересом осматривался. В комнате было две железных кровати, стол и лавка, покрытая домотканым половиком. Еще в красном углу перед иконами в окладах из фольги теплилась лампадка, да попахивала керосином стоявшая посреди стола семилинейная лампа.
Увидев Шурку, полковник, словно они расстались час назад, помахал ему рукой и кивнул на обстановку:
— Что, это тебе не Варшавские апартаменты?
— Но и не охотничья фанза… — в тон ему отозвался Шурка.
— Ну, там хоть мух нет, — сразу возразил Чеботарев.
Мух действительно была пропасть. Шурка немедленно снял с изголовья полотенце, украшенное красными вышитыми петухами, и принялся махать им по всем углам. Полковник, помогая ему, тоже замахал фуражкой, и через минуту-две темное мушиное облако как бы растворилось в оконном проеме.