Казус бессмертия
Шрифт:
Он решил приступить к трапезе и стал искать, где бы сесть. Сложность ситуации заключалась в том, что отсутствовал табурет и, усевшись на нары, Йозеф едва доставал кончиками пальцев краешек намертво привинченного к стене стола. Он попытался, согнув туловище, есть стоя, но вскоре понял, что это совсем неудобно, главным образом потому, что из ложки разливается суп. Наконец, он сообразил взять миску в руки и усесться с ней на нары. В результате удалось поесть с относительным комфортом.
Во время еды Шенгеле размышлял о том, что непонятно, зачем существует стол, если нет стула? Для чего? Чтобы служить полкой для сложенной одежды? Он пришел к выводу, что ему понадобилось слишком много времени потратить на то, чтобы догадаться, как правильно в этой ситуации поступить. Какой-нибудь русский, наверняка, сразу бы сообразил, что делать… Шенгеле выругался про себя: «Русские свиньи!». На ум тут же пришла аналогия. Свинья всегда найдет способ устроиться с наибольшим для себя удобством. Причем, ей будет все равно, грязно вокруг или нет. Вспомнились слова Бисмарка о непобедимости России. Само собой напрашивалось заключение, вытекающее из утверждений канцлера. Если русские являются нацией, имеющей существенно заниженные потребности для обеспечения жизнедеятельности, то нация эта – свинская…
Йозеф съел все, что было предложено, после чего постучал в дверь и просунул в окошко грязную посуду, включая кружку. Оконце захлопнулось, и он, периодически отрыгивая продукты желудочного брожения, улегся на нары. Теперь к запаху веника примешивался явственный запах селедки. Вдруг, в животе неприлично забурчало. Шенгеле прислушался к звукам и внимательно посмотрел в сторону унитаза, притаившегося в углу камеры. Его огромный бак напоминал грозную голову дракона, напрягшего узкую шею, и замершего перед смертоносным прыжком. Как бы Йозефу не хотелось никогда не пользоваться этим отхожим местом, но жизнь диктовала свои условия.
После продолжительного ерзанья, вызванного тщательным прицеливанием, после неоднократного оглядывания и всяческих манипуляций, произведенных всеми частями тела, ему удалось сходить в туалет. Операция эта была проведена с похвальной точностью, и слив прошел успешно, отчего Шенгеле испытал значительное удовлетворение. Было бы, конечно, еще лучше, если б за дверью (из коридора) не раздавались звуки сатанинского хохота. Кто-то веселился там от души, по-видимому, наблюдая в глазок за действиями Йозефа.
Наконец, смех затих и Шенгеле улегся на нары. Он попытался заснуть, но этого сделать не получилось. В коридоре раздались звуки приближавшихся шагов.
Шел не один человек. Йозеф сел, сложил руки на колени и обратил взор на дверь. Шаги замерли у входа в камеру и там забубнили голоса. Через минуту лязгнул отпираемый замок, дверь распахнулась, и в камеру вошли трое в штатском. Двое – высокие молодые люди – заняли место у входа и закрыли дверь. Третий – дородный человек в возрасте, с холеным властным лицом – медленно подошел к столу, оперся на него начальственным задом, сложил на груди руки, и молча принялся рассматривать Шенгеле.
Холодные серые глаза его тяжело глядели на Йозефа. Губы были сжаты. Человек хорошо владел собой, но за личиной невозмутимости угадывалось волнение, которое выдавали ноздри носа, непроизвольно сокращавшиеся и трепетавшие от каких-то неведомых мыслей. Шенгеле спокойно смотрел перед собой и ждал окончания затянувшейся паузы.
Наконец, человек начал говорить. Речь его, произносимая на неплохом немецком языке, звучала медленно и тягуче. Неторопливо выговаривая слова, он неотрывно смотрел в лицо Йозефу:
– Вот я тебя и увидел. Не ожидал этого. Но ты здесь. Хорошо выглядишь. Семьдесят лет тебе не дашь. Здоровье ты себе сделал. Еще бы не сделать. С таким количеством подопытного материала… Вот только зачем оно тебе? Все равно – тебе не жить. Очень скоро тебя убьют. Жаль, что это сделаю не я. Очень хочется! Жутко хочется! С детства…
В сорок третьем году мне было семь лет. Отец мой был ранен на фронте, и после лечения в госпитале получил трехнедельный отпуск для поправки здоровья. Он приехал домой. Как я был счастлив! Но эти три недели нашего с мамой счастья закончились, и он опять отправился на фронт. Через три месяца он пропал без вести. Мы надеялись. Мы долго надеялись. Пока, уже после войны, не узнали, что он попал в плен, и был уничтожен в лагере смерти под названием «Рахен». Могилы, естественно не осталось. Хотя ею можно считать всю германскую землю, удобренную пеплом миллионов сожженных людей. И его пепел где-то там… В какой-то части образцовых немецких фермерских угодий, дающих обильные урожаи. Страшная вещь война…
Но я не знаю, каким образом он умер. Может, ты мне расскажешь?! Возможно, именно в тело моего отца ты вживлял куски собачьего мяса?! Или именно в его серые добрые глаза ты вводил иглами краситель, производя опыты по получению голубых арийских зрачков?! А, может, это его ты обкладывал льдом?! Или взрывал в барокамере?! Или бил разрядами тока высокого напряжения, устанавливая порог выносливости?! Ах, извини. Это из другой оперы. Током ты убивал группу монашек из какого-то монастыря…
А моего отца ты, наверное, просто пристроил в очередь к душевым кабинам, где вместо воды он получил порцию газа «Циклон Б». Ведь это, практически, гуманно. Почти безболезненная смерть. В один из июльских дней сорок четвертого года по твоему приказу были удушены двадцать четыре тысячи человек. Наверное, у тебя в тот день было плохое настроение… А, может, наоборот – хорошее? Отец мог быть одним из них. Но ты этого, естественно, не знаешь. У подопытных кроликов не бывает фамилий. Кому они нужны? Один умрет сегодня, другой – завтра. Живых – в достатке! Что ты мне скажешь?
Шенгеле молчал. У говорившего кисти скрещенных рук побелели от напряжения. Еле сдерживаясь, он продолжил:
– Жаль, что ты пока еще нужен живым. Я, как генерал КГБ знаю это, и потому тебе предстоит немного задержаться здесь. Но я знаю еще несколько вещей. Ты – не человек! Попы не правы. Бог не может допустить существования такого чудовища. Но ты живешь, поэтому – Бога нет. А раз его нет, то уничтожать нелюдей должны люди. Я же – человек. И ничто человеческое мне не чуждо. Поэтому я не в состоянии больше сдерживать себя…
С этими словами генерал резко выпрямился, сделал шаг в сторону Йозефа и мощный удар кулака в лицо опрокинул того на нары. Крепкие руки схватили Шенгеле за лодыжки, дернули, и он слетел на пол. Генерал принялся избивать его ногами. Он что-то хрипло бормотал по-русски и сладострастно хакал. Казалось, что в каждом его ударе присутствует частичка раздробленной именно для этого случая души.
Двое, стоявшие у двери, подошли и схватили генерала за руки. Тот, постепенно успокаиваясь, сел на нары, достал сигарету, дрожащей рукой щелкнул зажигалкой и закурил. Молодые люди тем временем подняли с пола Шенгеле, поднесли его к раковине и, включив воду, сунули голову под кран. Подержав Йозефа в таком положении около минуты, они закрыли кран и, швырнув тело на нары, невозмутимо заняли место у дверей.
Шенгеле от удара о нары пришел в себя. Он, слабо застонав, открыл глаза и столкнулся взглядом с генералом. Тот, улыбаясь и разглядывая с откровенным удовольствием разбитое и мокрое лицо жертвы, произнес:
– Ты не представляешь, насколько сладостно тебя бить. Я с удовольствием занимался бы этим весь рабочий день даже без перерыва на обед. Да еще бы брал работу на дом, где мне помогали б мои сыновья… Плохо, что в наше время нельзя устроить над тобой публичную казнь. Миллионы людей были бы счастливы посмотреть на твои мучения… Ну, а мне, к сожалению, не представится больше возможности тебя увидеть. Мы с полковником Фроловым работаем немного в разных ведомствах. Но он мой, можно сказать, друг и ученик, поэтому не смог отказать в просьбе повстречаться с тобой… Напоследок могу сказать, что впервые в жизни мне хочется, чтобы поповские бредни оказались правдой. В этом случае я желаю тебе скорой дороги в ад. Только там тебе и место!