Казус бессмертия
Шрифт:
Во время изучения философии в Мюнхенском университете от веры не осталось ничего. А после окончания Франкфуртского университета место в душе, где ранее теплилась вера, тягуче затекая, заполнила расовая теория Альфреда Розенберга, впоследствии повешенного по приговору Нюрнбергского трибунала. Так бетон заливает пустующую полость и остается там навсегда (если не извлечь его либо ломом, либо взрывом, что приведет к разрушению всей конструкции). А свободного места в душе больше нет. И поместить веру стало некуда, да и желания никакого не было.
Прошедшие пять лет он много думал, и случившиеся события были им взвешены и проанализированы.
Ясно было одно - в руки к евреям лучше не попадать. Они показательно казнили лишь Эйхмана. Во всех последующих случаях израильтяне убивали нацистов там, где нашли. Так было в 1965 году в уругвайской столице Монтевидео, где они просто застрелили Герберта Цукурса, который в свое время хозяйничал в рижском гетто. То же случилось и со Шрабером. Если он опять попадется к ним, справедливо возникнет вопрос: в чем суть такой живучести? Гонсалес знал, что дураков в «Моссаде» нет. Его все-таки вывезут в Израиль, благо сделать это проще простого. Кого в Бразилии интересует судьба нищего, да еще и без документов?
А вот там уже Педро можно будет убивать никем и ничем неограниченное количество раз, используя для этого массу различных способов. Ибо – чего-чего, а методов убийства человечество за свою историю придумало немало.
Гонсалес доел сыр и решил, что пора менять место жительства. Можно будет все-таки попытаться еще раз пробраться в Парагвай. Теперь пешком. Идти далеко, но впереди целая вечность. Да и сколько можно прятаться в помойках? И хотя еще в шестидесятых годах Стресснер под давлением ряда государств выписал ордер на арест того, носившего первоначальную фамилию, к Гонсалесу это отношения не имело. Он знал, что ордер – фикция, и в Парагвае ему ничто не угрожает. Педро вспомнил прекрасно оборудованную лабораторию в особняке одного из богатых парагвайских землевладельцев. Она была создана специально для него. У Гонсалеса зачесались руки…
Неожиданно в конце тупика появился человек. Он направился к мусорным бакам. На плече у него висел фотоаппарат с мощным объективом. Походка его показалась знакомой Гонсалесу. По мере приближения он становился все более узнаваемым. Это был Ковальски. Сердце Педро тревожно забилось, и голова взорвалась паникой. Но он все-таки взял себя в руки, повернулся к журналисту спиной и принялся выстилать землю картонными листами.
Макс, мельком взглянув на спину нищего, зашел за баки, опорожнил там мочевой пузырь, и, застегивая ширинку, появился в проходе вновь. Гонсалес уже лежал
Ковальски шел, постепенно замедляя шаги. Наконец, уже возле самого выхода из тупика, он остановился и обернулся. Гонсалес, замерев, приник к картону. Макс внимательно посмотрел в спину нищему, подумал о чем-то, затем пожал плечами и решительно свернул за угол.
Педро не шевелился несколько долгих, томительных минут. В голове беспорядочно метались мысли. Неужели этот сионистский агент находится здесь по его, так сказать, душу? Гонсалес задавил в себе панику и, поразмыслив, пришел к выводу, что Ковальски здесь не из-за него. Скорее всего, он занимается своей обычной работой, то есть – выискивает нацистских преступников. Но если Макса заинтересовал порт, то обнаружение Педро – дело времени. Причем, короткого. Тем более, что теперь он был уверен в том, что журналисту помогает кто-то, или что-то. Как бы там ни случилось, но действовать нужно было без промедления.
Гонсалес вскочил на ноги, пробежал до угла портового строения и осторожно выглянул из-за него. Журналист обнаружился возле восемнадцатого склада. Ковальски, беседуя с каким-то грузчиком, шел к штабелям готовых к отправке ящиков. Как только он скрылся из глаз, Педро побежал в противоположную сторону. Он знал, что с соседнего причала производится погрузка двух кораблей. Один из них направлялся в Чили, и должен был доставить туда мясные консервы, упакованные в громадные деревянные ящики. Чилийский диктатор Пиночет устраивал Гонсалеса не меньше Стресснера, поэтому он решил податься именно в эту страну.
Возле нужного склада Педро нашел знакомого грузчика. Им был аргентинец неопределенных лет, обладавший грушевидной фигурой. Звали его Карлосом. Он носил мушкетерские усики и был обременен большой семьей, в которую, кроме него, детей и жены, входило огромное количество всяких дальних и близких родственников. В этом конгломерате существовали: тесть с тещей, шурин с женой и семейством, и даже какой-то непонятный троюродный племянник самого Карлоса, являвшийся – по своей сути – отпетым бандитом.
Карлос же умудрялся без особого труда справляться со всей этой компанией. Теща у него торговала на рынке рыбой, которую тесть покупал у браконьеров. Шурин продавал велосипеды, украденные племянником, а жена шурина принимала роды в рабочем квартале, благо – у нее имелось ветеринарное образование.
– Привет, Карлос, - поздоровался, тяжело дыша, Гонсалес.
– Привет, Педро, - ответил тот. – Что-то ты плохо выглядишь. Случилось чего?
– Да. Мне срочно нужно пробраться на корабль, отплывающий в Чили.
– А на Луну тебе не надо? – Карлос начал смеяться.
Гонсалес настойчиво повторил:
– Я говорю серьезно. Мне действительно нужно в Чили.
Грузчик перестал смеяться, задрал удивленно брови, и спросил с интересом:
– Ты что, убил кого-нибудь?
Педро решил соврать:
– Да, убил. Полицейского.
– Ты что, спятил? – испугался Карлос. – Не знаю, чем тебе помочь…
– Мне нужно забраться в один из ящиков с консервами.
– У них замки опломбированы.