Кексики vs Любовь
Шрифт:
Я в панике оборачиваюсь к Маринке — ну хоть сестра-то должна протянуть руку помощи. Ну или ногу хотя бы, я уже на все согласна!
Не-е-ет! Эта ехидна только расплывается в жесточайшей улыбке и многозначительно поиграв бровями следует за мамой.
Блин!
Чувствую себя как одна из двух игрушечных собачек из того мема. И мамин голос звучит на фоне.
“А теперь женитесь!”
— Так что, Кексик? Подаришь мне поцелуйчик? — мурлычет мерзавец Бурцев мне на ухо. — А то матушка твоя уже до крыльца почти дошла. Неужели думаешь, она не обернется убедиться, что ты хорошо себя ведешь?
Не думаю.
Знаю, что обернется.
И судьба моей легенде гореть синим пламенем, если мама не убедится.
— Ненавижу тебя! — шепотом сообщаю, разворачиваясь к Бурцеву.
— Ну что уж тут поделать! — злорадно скалится поганец и присасывается, именно присасывается к моим губам.
Черт…
Всего одна ночь же прошла со вчера!
И я посылала его крепко, с твердой уверенностью, что все, гештальт закрыт и ни за что на свете этот гад не заставит меня… падать в бездну. А я — именно что падаю. Лечу. Быстро лечу. Как может лететь только кирпич весом в девяносто три килограмма.
Я не понимаю… Не понимаю… Как? Как это работает?
Почему сердце в груди фонтанирует шоколадом? Почему зайцы в животе устроили вишневую сиесту? Я ведь… Все еще помню…
Жаркий Бурцевский язык выныривает у меня изо рта, практически отталкивает мои губы. И вот уже досаду я испытываю не от того, что этот гад здесь, а от того, что он меня больше не целует.
— Что, на большее тебя уже не хватает? — язвительно выдыхаю.
— А что? Тебе так хотелось большего? — сверкает глазами Тимур. — Только я продолжу не раньше, чем ты скажешь, что рада меня видеть!
— Больно надо, — скрещиваю руки на груди, — может, тебе еще и за окученную картошку спасибо сказать? За три боровка с половиной?
По уму, оно, конечно, надо было бы сказать “спасибо”, но…
А рожа не треснет?
— Нет, спасибо, — Бурцев с чувством собственного достоинства задирает подбородок, — ты меня уже поблагодарила, Кексик.
— Это когда?
— Как это когда? — Тимур саркастично закатывает глаза. — Когда мешком по голове треснула. Ты ж хотела, чтобы я увидел небо в алмазах? Я и увидел. Благодарю покорно. Пожалуй, работу продолжать не буду. Всю вашу оплату, боюсь, не вывезу.
— Я в этом даже не сомневалась, — ядовито кривлю губы, — известно же, что качки не умеют работать подолгу.
Вжик…
Кажется, я слышу, как лязгает брусок об косу Смерти — так убийственно на меня глянул Бурцев.
И в тишине, что повисла между нами, мне удается явственно расслышать голос Эльнуры Максимовны.
— Уже близко, бабоньки. Вон Танькина калитка. Щас мы энтого расхитителя уму-разуму-то научим!
— Наконец-то хоть кто-то его за яйцы взял! — слышу голос Тамары Прокофьевны, яблочницы с соседней улицы. — А то наш участковый месяц уже даже не чешется.
— А плювать нам на того участкового, — бодро и кровожадно откликается неопознанная мной бабулька, — мы и сами справимся. Максимовна, ружье сползло…
Вот блин!
Судя по этому приближающемуся гомону, моя нечаянная откровенность с соседкой по огороду кажется привела к тому, что все муханковские пенсионерки, на чьи картофельники залезали бомжи и алкоголики, воспылали жаждой мщения.
И…
— Бежим! — выдыхаю я и срываюсь с места, волоча за собой Бурцева. Он вроде и не упирается, но возражения все-таки находит.
— Дом в другой стороне.
— Да нельзя нам в дом, дурень! — рычу я шепотом. — Они ж туда и придут. Придут и порвут тебя на лоскуточки.
— За что?
— За всю похищенную с этой земли картошку! За три года вперед и тридцать лет назад! — шиплю, а сама торопливо срываю с петель дверей сарая висящий там замок. Оставляю болтаться на одной петле. Втаскиваю Бурцева внутрь, в колючий и пропахший сухими травами полумрак. Захлопываю дверь и замираю у тонкой её щели, наблюдая за входной калиткой.
Вовремя я!
Бабки именно в эту минуту к ней подошли.
— Поясни мне все-таки? Почему мы прячемся?
Несмотря на то, что Тимур все-таки стратегически переходит на шепот, я все равно страшно на него сверкаю глазами.
— Тише! Тебе что, очень хочется окучивать не только наш картофельник, но и всей деревни?
— Да ладно, — фыркает Бурцев, — это всего лишь несколько бабусек. Одна другой безобиднее. Как они меня заставят?
— Как как, а вон как. Видишь вон ту в фиолетовом платке?
— Ну?
— Так вот, приглядись, что она на хребте тащит. Видишь?
Тимур тихонько присвистывает и я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не выскочить сломя голову из сарая. Ну как так можно-то? Бабки, конечно, глухие, но и мы совсем недалеко от картофельника. Скумекать, что вор ушел недалеко, мстительницы на пенсии как-нибудь смогут. Особенно, если он даст им улики.
— Ну, не боевыми же патронами у неё ружье заряжено, — бормочет Бурцев, понижая тон.
— Да уж лучше б боевыми, — бурчу я, — знаешь ли, когда тебе заряд соли по мягкому месту прилетает — совсем не обнадеживает, что ранение не смертельное. Потому что тебе ж потом стрелявшему в глаза смотреть. И прощения просить.
— Может, она промажет?
— Максимовна-то? Она на одно ухо глухая, а на глаза — дальнозоркая. Стрелять приноровилась. В прошлом году хвасталась, что сороку с десяти метров в башку бьет.
— Так и я могу похвастаться, — резонно сомневается Бурцев.
— Да, но ты не можешь потом эту сороку ободрать и суп сварить. А Максимовна драла.
— Да почему ты так её боишься? — весело шепчет Бурцев. — Признавайся, таскала из её огорода яблоки?
— Упаси боже, — содрогаюсь всем телом, — мы вообще с ней познакомились пять лет назад. Когда мама дом купила.