Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга II

Лазарчук Андрей Геннадьевич

– Но был же ещё эскорт! – удивился Афанасий.

– На четыре дня Мечислав оставил эскорт. У гор Монча. На руках у него… потом… оказались кровавые мозоли. От вёсел, я думаю. И у его помощников тоже. По времени получается…

– Вот зачем тебе Кама, – сказал Афанасий.

– Да.

– Кто вас послал? – резко спросила Отрада.

– Потаинник Юно Януар.

– С целью?

– Не допустить захвата государя нашего кесаря… живым.

– Я запрещаю вам делать это, – медленно сказала Отрада. В горле её что-то

опасно клёкотнуло, и она поняла, что ещё миг – и может случиться… может случиться всё. Она зарыдает… или убьёт этого человека… или бросится бежать – туда, по дороге, навстречу… – Я запрещаю, – повторила она.

– Кесаревна, – Конрад посмотрел ей прямо в глаза, – я не могу принять это запрещение. Приказы моего начальника для меня на втором месте после приказов государя нашего кесаря. Кесарь же Светозар тот приказ подтвердил. Вы можете теперь приказать мне… скажем, покончить с собой, и я это сделаю – после того, как выполню приказ.

– Акрит, – яростно повернулась Отрада к Афанасию, – арестуйте этого человека! Я обвиняю его в измене и покушении на убийство кесаря.

– Ты арестован, Конрад Астион, – сказал Афанасий.

Конрад с готовностью снял с перевязи меч и подал его Афанасию.

– Отдаю себя в ваши руки, кесаревна, – сказал он со странным облегчением.

Он этого и хотел, промелькнула мысль. Отрада чувствовала, что уже не может сдерживать дрожь. Ею опять воспользовались… Дура.

– Заприте его где-нибудь рядом, – сказала она. – Я решу, что делать дальше…

Глава шестая

Степь, Дорона

Дворец пропах дымом пожаров и курильниц. Трупы вынесли, кровь и нечистоты засыпали опилками и отрубями, испачканные ковры скатали – и всё равно находиться там было невозможно. Император велел обставить для себя ротонду в саду отдохновений.

Ему было о чём подумать.

Уже с полуночи конные куплы и пешие тысячи неслись по дорогам на север и на запад, занимая форты и крепости, ставя охрану на мостах и перекрёстках дорог. Из Порфира вышли сорок кораблей, последние корабли империи, и тоже двинулись на север, дабы блокировать побережье. С каким-то странным чувством император отметил про себя (будто не знал раньше), что степняки за все эти десятилетия так и не научились строить сколько-нибудь приемлемые корабли и ходить на них по морям…

Сейчас он не мог позволить себе никакие чувства вообще. Наблюдать за полётом бабочек и стрекоз… Отстранившись от себя, он оглянулся. Этот высокий крепкий человек с лицом скорее простонародного учителя или деревенского актёра, чем потомка древнейшего рода, испытывал сейчас сильнейший страх провала, с которым справлялся привычным усилием – но избавиться, конечно, не мог. За этот страх его можно было уважать… Кроме того – вследствие всё того же страха – ему хотелось быть сейчас среди войск, на

острие наступления – там, где наиболее вероятны всяческие сложности. Но при всём том он отлично знал, что останется здесь хотя бы потому, что ещё не всё закончено с Астерием…

Потом… потом можно будет броситься в простые бои. Он понимал, что в сегодняшний вечер будет решающая битва. Всё, что придёт потом, – решится здесь и скоро.

Солнце перевалило обеденный знак и стало красноватым в дыму горящего города. Император запретил беспокоить себя по делам даже наиважнейшим, доверив произведённому в стотысячники Феодоту решение всех вопросов. Поэтому появление маленького служки просто легко и поверхностно удивило императора, но отнюдь не разгневало и не раздосадовало.

– Государь, – быстро поклонившись, проговорил служка, – пленённый чародей скончался…

– Да?..

Императору требовалось хотя бы несколько минут, чтобы вернуть себе обычное восприятие действительности. Он не дал себе этих минут, просто тронувшись в путь за семенящим служкой. Он смотрел в его зелёную с бронзовыми блёстками спинку, сохраняя в себе безмятежность и упоительное бесчувствие. Жучок бежал перед ним, красивый луговой жучок…

– Тебя послали, потому что боялись моего гнева? – спросил император.

– Да, государь, – служка на бегу обернулся и на бегу же раскланялся. – Они так старались…

– От чего же умер чародей? Ты был там? Видел?

– Видел, государь, но не знаю, смею ли судить…

– Говори.

– Он умер от смеха, государь.

– От смеха?

– Все поражены до глубины души, государь, никто не поймёт, как это могло случиться… Он вдруг начал смеяться, всё сильнее и сильнее. Около часа его пытались… успокоить. Потом он… он испустил дух.

– Пошли, поглядим, – вздохнул император.

Говорившие вполголоса чародеи при появлении императора замолчали и расступились. Он подошёл к клетке. Растянутый множеством цепей и цепочек между железными прутьями каркаса, голый Астерий висел в позе плывущей лягушки. Тело его испещрено было охранительными знаками, а лицо искажала самая чудовищная ухмылка, какую император когда-либо видел.

Он долго рассматривал труп, обошёл вокруг. Чего-то этой картине не хватало. Потом он понял, чего.

– В клетке убирали, Горгоний? – не оборачиваясь, спросил он старшего из своих чародеев.

– Нет, государь…

– Тогда где дерьмо? Любой человек, так внезапно помирая, обделывается – ты, я, он… Дерьмо где, я спрашиваю?

– Но…

– Ладно, чародеи… заменить вас некем, вот жалость. Упустили вы его. Сам сбежал, аспид, а шкурку ненужную бросил. Полибий… И след его теперь ни одна собака не возьмёт.

Повисло молчание. Тишина почти гробовая. Передумает сейчас император – и скажет: вот ты, ты и ты – на кол.

– Собака, может, и не возьмёт, – вдруг звонко сказал молодой южанин Калистрат, – а я попробую…