Кевларовые парни
Шрифт:
— Народные мстители из числа местных аборигенов много чего порассказали…
— Народные мстители — это кто? — не удержался Зеленый.
— Бабульки, которые у подъездов сидят, — пояснил Дед. — Эти целыми днями в свои файлы информацию откладывают. Запомни, сынок: народные мстители — сокровищница информации, только к этой сокровищнице ключ найти надо…
— А также делить на восемнадцать то, что они скажут, — добавил Олег, скептически относящийся к подобным источникам.
— И тем не менее! — Дед хватался за информацию старух, как утопающий за соломинку. — Они мне много чего поведали. Кто у них главный, кто есть
— Про это «ху» ты сейчас на бумаге изложи, а я пока к вождям. Посплетничаю. — Олег поднялся. — Изложишь подробно, но без красивостей, — что, где, когда и «ху».
— Может, еще погодить, глядишь, найдется, — опять затосковал Дед.
Мужики разочарованно покачали головами. Сказать это вслух мог только человек, испытавший тяжелейшее потрясение и находящийся в пограничной зоне между трезвым умом и полной невменяемостью. Документы, как показывала практика, не находились, особенно в период стремительных реформ правоохранительных органов, за которыми не поспевали подпольные типографии, изготавливающие липовые ксивы.
Об оружии разговор особый: утерянные или похищенные стволы всплывали случайно и не всегда. Чаще в связи с совершением преступлений. Что касается официальных документов милиции и госбезопасности, в криминальной среде на них был особый спрос, а такса имела зеленоватый оттенок.
— Прощание с телом закончено, — подвел итог Олег. — Помогите лишенцу наваять документ… Ну, сами знаете, чтобы с меньшими потерями…
ОЛЕГ
День обещал быть трудным. Справедливости ради надо отметить, что каждый день, проведенный Олегом на Лубянке, бывал трудным, но происшествие с Дедом уплотнило график до предела. Нештатность ситуации усугублялась драконовскими мерами, принимаемыми в подобных случаях. Дабы избежать особо суровых последствий, надо было действовать быстро и решительно, по горячим следам. Сумбурная информация, полученная от невменяемого Деда, мало что проясняла. Ясно было одно: ушел ствол, ушли документы, ушли деньги. Хотя Дед хорохорился, все понимали, что те гроши, которые он получал, лишними не были — трое детей, старые родители.
Такая картина была у многих парней, оставшихся в конторе. До получки без долгов не доживал никто. После девяносто первого года жалования даже старшего офицера хватало на две недели. Как опера дотягивали до дня ЧК (так назывался день получки, традиционно двадцатое число), не мог сказать никто.
Олег уже прикинул, что можно перенести на завтра, а что из запланированного поручить коллегам. Вряд ли кто испытает удовольствие от дополнительных проблем, но в положение войдут непременно — в этом сомневаться не приходилось.
С того момента, как Олег сменил на посту начальника службы по борьбе с оргпреступностью Валерия Ивановича, спокойная жизнь кончилась, и, наверное, навсегда. Заняв место В.И., Олег понял, что меткое выражение великого мастера афоризмов — «Все мы в большой канализационной трубе, по которой идем к светлому будущему», — не лишено смысла.
Работая в Управлении, Олег и его товарищи за короткий отрезок времени прожили три жизни: одну — до 19 августа,
В августе девяносто первого Олег был готов хлопнуть дверью. Другие хлопали. Правда, за исключением ряда уважаемых людей, вроде Шебаршина — бывшего начальника ПГУ, большинство хлопали робко: чтобы и эффект был, и косяк не вылетел. Уходили бывшие направленцы из партийных органов, забывая о том, что придурки на площади только того и ждали, чтобы Лубянку покидали в позе «руки за спину» и с повинной головой…
Бегство партнабора не удивило. Так же по первому ультиматуму сбежали функционеры из бывшего ЦК на Старой площади. Одно объявление по внутренней трансляции: «Господа! Центральный комитет распущен! Просьба покинуть помещение до четырнадцати ноль-ноль», — и побежали.
Олег и его товарищи знали, что там уже давно все прогнило, но что настолько…
Не хватило Олегу решительности и тогда, когда кевларовый жилет остановил пулю в подъезде его дома. Долго валялся в госпитале: хоть и бронежилет, а удовольствие ниже среднего. Огромная гематома, сломанные ребра. И кровью харкал, и дышал на четверть вдоха. Тем не менее, когда узнал, что Деда чуть не посадили «за превышение необходимых мер обороны» (швырнуть стрелявшего в Олега и стреляющего в тебя подонка через перила лестницы — это, получается, превышение!), твердо решил — остаюсь.
Как компенсация за это решение была дружеская пирушка по случаю выписки Олега. По офицерской традиции, приняли плотно. «Принятие» закончилось благополучно, без жертв и разрушений. Сам Олег почти не пил, но пьян был не меньше друзей.
В приемной шефа было непривычно пусто и сиротливо, и Олег скорее ощутил, чем понял, что здесь что-то не так. Молчали многочисленные телефоны, мягко шуршали огромные напольные часы, много лет назад отциклеванные, но так и не покрытые лаком. Вокруг них не раз разгорались баталии: немало руководителей мечтало «приватизировать» эти часы и перетащить в свой кабинет. Но каждый раз часы водружались на привычное место — в приемную, где они стояли не один десяток лет, став частью ее интерьера еще со времен НКВД. Ходила легенда, что часы принадлежали Ежову, но отсутствие инвентарной бирки напрочь отметало эту версию. В НКВД бирки были явлением таким же обязательным, как васильковый цвет на канте галифе. В начале восьмидесятых Олег застал эти рудименты прошлого на своем столе. Бирка, оторванная от крышки, до сих хранилась у него в ящике. «Вот бухгалтерия была в стране! Социализм был просто обречен на переучет», — подумал он.
Олег понял, чего «не хватало в супе» — отсутствовал дежурный. Но тут в коридоре послышались его торопливые шаги. Забыв предварительно позвонить шефу, Олег еще раздумывал, подождать, пока дежурный доложит, или рвануть без доклада, но, увидев запыхавшегося лейтенанта с заварным чайником, скомандовал: «Рота, смирно!» От неожиданности молодой лейтенант чуть не выронил посуду.
— Ой… Да я вот, — стушевался он, расплескав воду.
— Пост оставлять нельзя, — нравоучительно заметил Олег, но, увидев непривычный для конторы румянец, плеснувший по лицу лейтенанта, мысленно одернул себя. «Уж и чайку парню попить нельзя? Ты становишься старым занудой», — пристыдил его внутренний голос.