КГБ-рок
Шрифт:
– И вас бы еще обвинили в искажении морального облика советского комсомольца, – сказал Сергей Петрович.
Некоторые за столом заулыбались.
– Мы с Антоном писали этот сценарий в Тольятти, в его родном городе. Главные герои – это, конечно, собирательные образы, но некоторые второстепенные персонажи почти полностью списаны с реальных людей. Мы хотели написать сценарий об обычных парнях и девушках, об их жизни, об их проблемах, чтобы зрители в них узнали себя…
– Во-первых, я решительно не понимаю, как они могут себя узнать, – сказал полный лысый мужчина с колодками
– Ну, молодежь-то разная бывает, – сказал Евгений Федорович. – И кино должно быть разным тоже.
– Еще такой вопрос к вам, молодой человек, – сказала Екатерина Петровна. – У вас в сценарии прописаны сцены с, простите, обнаженной натурой. Вы можете честно ответить, зачем вы их включили? Для того чтобы фильм вышел с ограничением «кроме детей до шестнадцати лет», и чтобы молодые люди пошли на него специально из-за «клубнички»?
– Мы включил эти сцены ради того, чтобы зритель понимал, что это – реальная жизнь, реальные люди и реальные отношения. Других задач у нас не было. «Кроме детей до шестнадцати лет»? Я не вижу в этом проблемы. Нашим героям за двадцать. Для подростков мы писали бы несколько другой сценарий.
Напротив Кузьмина в пустой институтской аудитории сидел невысокий парень лет девятнадцати, в очках, с короткой стрижкой – Михайлов.
– Тебе что-нибудь известно про фашистское выступление двадцатого апреля этого года на Пушкинской площади? – спросил Кузьмин.
Михайлов покачал головой.
– Два года назад тебя и твоих приятелей задержали за нацистскую манифестацию у синагоги.
– Это не было нацистской манифестацией. Мы просто пришли познакомиться с еврейской религией. Мы о ней ничего не знали, и нам было интересно.
– А зачем вы надели сапоги и темные рубашки?
– Так просто. Мы особо не задумывались, совсем еще юные были.
– То есть никакого интереса к нацистской идеологии у тебя сейчас нет?
– А его и раньше не было. Я тогда еще все разъяснил…
– А что насчет твоих приятелей?
– Понятия не имею. Мы не общаемся. После школы все поступили в разные вузы, у всех разные интересы. Я, например, увлекаюсь восточной философией. Вот вы, например, знаете, что такое «тришна»? Это – жажда проявленного существования, жажда почувствовать себя живым. Душа погружается в море материи. Крепнет эгоизм, но потом душа медленно начинает понимать, что существует и высшая эволюция и что прочный панцирь эгоизма, поначалу необходимый для оформления мощного центра, в дальнейшем препятствует его росту.
Бело-синий ПАЗик остановился у памятника Пушкину. Из автобуса выпрыгнули несколько милиционеров, подбежали к компаниям молодежи на лавках.
– Всем оставаться на местах! – крикнул невысокий коренастый
– А то что? – спросил стриженный налысо парень с булавкой в левом ухе.
– Увидишь!
– Нет, вы объясните, пожалуйста… – сказала девушка в потертой дерматиновой куртке и драных колготках. – Мы ничего не делаем, просто сидим…
– Нарушаете общественный порядок. Одним своим внешним видом. Позорите столицу советского государства. Все, без разговоров!
За столом сидели два милиционера – лейтенант и старший сержант. Напротив – парень лет восемнадцати: стриженный налысо, в синем поношенном школьном пиджаке и с тряпичной сумкой защитного цвета из-под противогаза. На сумке синей ручкой были выведены цифры «666».
– И ты нам будешь говорить, что не фашист? – сказал лейтенант. – Посмотри, что ты на себя нацепил. И что у тебя на сумке написано?
– Ничего. Просто цифры. «Шесть» – моя любимая цифра.
– Ты знаешь, что за такой внешний вид мы можем тебя посадить на пятнадцать суток – как за мелкое хулиганство? – спросил сержант.
– Сажайте, – сказал парень. – Мне посрать. Я всех ментов на хую видел.
Лейтенант ударил его кулаком в живот. Парень упал вместе со стулом, едва не ударившись головой о дверь. Лейтенант и сержант вскочили, стали бить парня ногами.
Парень вскрикивал при каждом ударе.
В женском отделении «обезьянника» на узкой деревянной лавке сидели две стиляги и девушка в дерматиновой куртке, заговорившая с капитаном.
На лавке напротив дремали, прижавшись друг к другу, две девушки с ярко накрашенными губами, в туфлях на высоких каблуках и черных колготках.
– Тебя били? – спросила стиляга в длинном бежевом пальто.
– Нет.
– Ребят били. Как тебя зовут?
– Жанна.
– Я – Оля, а это – Катя, – она кивнула в сторону второй стиляги, дотронулась до ее руки. – Что такое, Кэт? Ты мрачна, как ночь…
– Думаю о том, что мама мне устроит. Тебе хорошо, ты в общаге – никто не контролирует. А ты тоже с родителями живешь? – она посмотрела на Жанну.
– Нет, я у тетки. Вообще я из Питера. Приехала потусоваться.
Катя кивнула на девушек напротив, наклонилась к уху Оли, шепнула:
– Это же проститутки, да?
– А ты думала – кто?
Лейтенант подошел к клетке, открыл ее ключом, дотронулся до плеча одной проститутки. Она открыла глаза.
– На выход! – сказал лейтенант.
– Конечно, начальник. С тобой – хоть на край света.
Проститутки вышли. Лейтенант хлопнул одну по заднице, показал рукой на конец коридора.
Проститутки пошли в ту сторону, цокая каблуками по цементному полу. Лейтенант пошел за ними, открыл ключом дверь. Все трое вошли.
Оля – в больничном халате, с сумкой – зашла в палату.
Две из восьми кроватей были свободны. Она поставила сумку на кровать у окна.
Женщина лет тридцати пяти на соседней кровати отложила «Роман-газету», посмотрела на Олю. Спросила: