КГБ-рок
Шрифт:
– Ты что, Игорь?! Ничего я туда не совал!
– Все равно, выкиньте ее! Я больше мед оттуда есть не смогу! И ты тоже пиздуй отсюда – водки больше нет. И так скажи спасибо, что налили.
– Государственная пропаганда нужна, – сказал Осипович слегка нетрезвым голосом. Он, Юрченко и Кузьмин стояли у круглой стойки с кружками пива. – И всей правды народу, конечно, не обязательно знать. Потому что мы решаем долгосрочные задачи…
Юрченко хмыкнул.
– Долгосрочные задачи – это, конечно, хорошо. Но вот смотрите, Александр. Мы вроде как должны были построить коммунизм еще два года назад. Но не построили. А почему?
– Коммунизм – это цель, – Осипович глотнул пива, посмотрел на Юрченко. – Но на этом этапе гораздо важнее достижения народного хозяйства при сохранении всех положительных преимуществ социализма…
– Но в принципе коммунизм возможен?
– В принципе, да.
– А вот поясните мне тогда, пожалуйста: какая экономическая основа у коммунизма? Вот сейчас, при социализме, у нас плановая экономика: Госплан планирует, сколько, например, нужно выпустить носков, трусов и бутылок водки, а промышленность старается выполнить план. А как будет при коммунизме? Сейчас у нас «каждому по труду». А при коммунизме должно быть «каждому по потребностям». Так вот мне интересно – чисто экономически – кто эти потребности будет определять?
– Мужики, кончайте, бля, вы эти разговоры, – Кузьмин взял бокал.
Юрченко и Кузьмин подняли свои. Они чокнулись, сделали по долгому глотку.
– Нет, мне правда интересно, – сказал Юрченко. – Как это будет работать? Вряд ли я доживу, но все же… «Каждому по потребностям». Допустим, зашел ханыга в пивную, и у него вроде как есть потребность: выпить пять кружек пива. Он их взял бесплатно, выпил – и тут же обоссался. Вот вы объясните мне – это коммунизм или нет?
Все трое засмеялись.
Рядом с Лизой за столом в большой комнате с лепниной под высоким потолком сидел Гоша – парень лет двадцати, в черном фраке с позолоченными пуговицами и ярко-красной рубашке.
Всего за столом сидели человек двадцать пять, ели и пили портвейн, разговаривали, перекрикивая музыку, – из импортных колонок, подвешенных в углу над диваном, звучал альбом Брайана Ино“ Before and After Science”.
Гоша взял бутылку портвейна, налил в граненые стаканы себе и Лизе. Наклонился к ее уху, кивнул на лысого бородатого мужчину, сидящего на углу стола.
– Лопацкий, хозяин квартиры, – сказал он. – Ты зря стремалась идти. Здесь многие друг друга не знают. Вообще абсолютное большинство пиплов на его вечеринках – совершенно левые, он с ними едва знаком. Приходят выпить и пожрать на халяву. А он и не против, у него насчет мани все в норме. Фарцует иконами. Но, в отличие от многих барыг, не жадный – может запросто выдать каким-нибудь бедным ленинградским музыкантам, приехавшим на квартирник, стольник на опохмел. Ему нравится быть таким меценатом, подкармливать бедствующих богемных пиплов.
Лиза дожевала бутерброд с сервелатом, взяла рюмку, сделала глоток.
Напротив сидели двое мужчин – один лет сорока, маленький, щуплый, коротко стриженный, в очках, другой – лет на десять моложе, с волнистыми длинными темными волосами. К их разговору прислушивался всклокоченный парень в косухе, разрезанной в нескольких местах, с вырванными заклепками.
– Концептуальная литература пока никак не использовала ресурс говна, – сказал длинноволосый. – А мне кажется, что в нем есть огромный потенциал. Начиная с самой процедуры испражнения до всевозможных сексуальных смыслов, которые можно придать говну…
Щуплый нахмурился.
– При всем уважении к вашему творчеству, Володя, понять ваш интерес к подобным темам я не смогу никогда. Для меня все, что связано лишь с физиологией и не несет в себе никакого духовного начала, – категорическое табу.
Парень в косухе встал, взял свою тарелку, отошел от стола.
– Я считаю, что, каким бы западником ни был человек, отказываться от русских корней – это просто грешно, – продолжал щуплый. – Извиняюсь, конечно, за высокопарность, но в наших корнях есть какая-то особая святость, которая западному человеку не свойственна.
– Все это попахивает великорусским шовинизмом, Лёва, – сказал длинноволосый.
– Ни в коем случае. Ты, Володя, прекрасно знаешь, что мне как еврею это совершенно не близко. Я говорю лишь о духовном начале в противовес чисто физиологическому…
Вернулся парень в косухе, сел на свое место, поставил на стол тарелку. На ней лежала коричневая колбаска. Парень разделил ее вилкой на кусочки, сунул один в рот, начал жевать.
Длинноволосый поглядел на парня, принюхался, выбежал из-за стола. Щуплый тоже вскочил.
Гоша захохотал, показал парню большой палец.
– Гад, ты – молодец! Всегда в своем репертуаре! Как говорится, безумный род людской, кривляйся и пляши!
Сидящие рядом с Гадом отсаживались подальше, некоторые уходили из-за стола.
– Это что, действительно… оно? – спросила Лиза.
– Ну да… – Гад заулыбался.
Лиза встала из-за стола, схватила со спинки стула холщовую сумку. Прошла через комнату, вышла на балкон.
Внизу по Садовому кольцу проезжали машины с зажженными фарами.
Лиза достала из сумочки пачку сигарет, взяла одну. Обернулась. В глубине балкона стоял парень. Он вынул из заднего кармана джинсов зажигалку, прикурил Лизе, потом себе. Огонек зажигалки осветил его лицо.
Лиза сделала затяжку, выпустила дым, посмотрела на парня.
– Это ты был пару дней назад на «Пушке»?
Парень кивнул.
– И ты действительно фашист? – спросила Лиза.
– Нет, я самый обычный антисоветчик.
Лиза улыбнулась.
– И этим я не сильно отличаюсь от девяноста пяти процентов людей, которые сейчас находятся в этой квартире, – сказал парень. – Как тебе перформанс Гада с говном?