КГБ-рок
Шрифт:
Анатолий достал из печатной машинки лист, добавил к стопке других. Взял из пачки «Беломора» сигарету, чиркнул спичкой, прикурил, затянулся.
– По «голосам» передали, что на Пушкинской площади была фашистская демонстрация, – он кивнул на радиоприемник VEF-216 рядом с пишущей машинкой. – Странно. Там обычно собираются диссиденты – в защиту политзаключенных. Каждый год. Раньше пятого декабря, когда это был День конституции, а потом стали десятого – в День прав человека. А тут какие-то фашисты. Странно это.
Анатолий сделал затяжку, затушил сигарету в пепельнице, встал, резко отодвинув стул. Подошел к дивану, сел рядом, сунул руку под юбку Оли, потянул вверх. Его длинный ноготь зацепился за колготки, по ним побежала стрелка.
Оля и Анатолий лежали на диване, укрывшись покрывалом.
На полу валялась в куче их одежда.
У соседей за стеной работал телевизор:
– …в Афганистане будет отмечаться четвертая годовщина антифеодальной национально-демократической революции, открывшей дорогу к социальному прогрессу и национальному обновлению. В строительстве новой жизни революционный Афганистан опирается на всестороннюю поддержку Советского Союза…
– Мы не можем сейчас себе это позволить, – сказал Анатолий. – Моя ситуация крайне неопределенная. Вот если решится вопрос с эмиграций – я имею в виду, если решится положительно, тогда все будет совсем по-другому… Да, кстати, когда ты собираешься поговорить с отцом?
Начальник отдела полковник Злотников – лысый, в темно-сером пиджаке, с бордовым галстуком – сидел за полированным столом с двумя телефонными аппаратами, перекидным календарем, лампой и стаканом с ручками и карандашами.
Позади на полках «стенки» стояли книги – история КПСС, отдельные тома собрания сочинений Ленина, «Битва за Кавказ» – и чахлый цветок в горшке. На стене висел портрет Дзержинского в фуражке.
За вторым столом сидели майор Юрченко – под пятьдесят, худой, в очках, с высокими залысинами, – капитан Кузьмин – круглолицый, коротко стриженный, смуглый, немного за тридцать – и старший лейтенант Осипович – блондин лет двадцати пяти, с выдавленным прыщиком на лбу.
– Значит, что мы имеем? – сказал Злотников. – Вышли двадцать человек на площадь в центре Москвы, прокричали фашистские лозунги, разбросали листовки – и провалились сквозь землю? Так получается? Дело, я вам скажу, серьезнее, чем вы думаете. Федору уже звонили из ЦК. Спрашивают, как это вообще было возможно? Почему никто не знал? Почему не было сигналов? Это ж настоящая идеологическая диверсия! Я скажу больше – покушение на конституционный строй. «Голоса» уже раструбили, что в центре столицы Советского государства группа неонацистов отпраздновала день рождения Адольфа Гитлера…
Злотников наморщил лоб, взял из стакана карандаш, поковырялся тупым концом в ухе.
– Скажу больше, – Злотников встретился взглядом с Юрченко. – Это – не первое подобное выступление. Полгода назад около ста человек промаршировали по центральной улице Нижнего Тагила с криками «Фашизм спасет СССР!». Ясно, что там у органов нет достаточного опыта с подобными проявлениями, поэтому участники не были установлены. Также поступали сигналы о существовании якобы организованных фашистских групп в нескольких других городах – Южно-Уральске, Свердловске, Кургане. Якобы они существуют в рамках спортивных клубов: собираются ребята вечером позаниматься спортом, а на самом деле… В общем, сигналы эти проверяются, но пока ничего конкретного. А то, что мы видели здесь, в Москве, – это уже конкретно. Короче говоря, надо отнестись к делу с максимальной серьезностью. Расспросить всех возможных свидетелей. Подключить милицию – сто восьмое отделение там рядом. Поговорить с агентурой и доверенными лицами. Не может быть, чтобы никто вообще ничего не знал. И еще. Два года назад в Москве была акция – или как ее лучше назвать? Компания десятиклассников пришла к синагоге – все в сапогах и темных рубашках. Стали – и стоят, курят. Участковый задержал главаря – с ним потом четвертый отдел работал. Пацан стал отпираться – мы, мол, ничего не делали, мы хотели только посмотреть на синагогу – а что это вообще такое? В общем, дело заводить не стали, провели разъяснительную работу и отпустили. На всякий пожарный, побеседуйте с ним, возьмите адрес в четвертом. Всё, свободны.
На стене бубнил радиоприемник «Тайга» в черно-белом корпусе:
– КПСС – идейный вождь, коллективный воспитатель и организатор трудящихся. Как партия научного коммунизма она органически сочетает марксистско-ленинскую теорию с революционной практикой рабочего класса и историческим опытом народных масс. Свою деятельность по руководству коммунистическим строительством КПСС строит на основе тесного единства идейно-теоретической, политико-воспитательной и организаторской…
Юрченко, Кузьмин и Осипович сидели каждый за своим столом, курили.
– Как думаете, они могут быть связаны с теми? – спросил Кузьмин. – Ну, которые «Молодежная социалистическая группа»?
– Фашисты и социалисты? – Юрченко посмотрел на Кузьмина, затянулся, выпустил дым. – Я сильно сомневаюсь. Слишком уж разные идеологии.
– Ну, фашисты же тоже «социалисты», только с приставкой «национал», – Осипович хмыкнул.
– Можно, конечно, спросить у тех, кто с ними работает, но я еще раз говорю: сильно сомневаюсь. Так можно всех, кто против советской власти, свалить в одну кучу. И что мы тогда получим? – Юрченко затушил сигарету в стеклянной пепельнице, полной окурков. – Ну что, едем в сто восьмое? Послушаем, что менты скажут?
Осипович и Кузьмин молча кивнули.
Черная «Волга» ехала мимо сквера. Осипович вел машину, Юрченко сидел рядом, Кузьмин – на заднем сиденье.
В сквере у лавочек расположились две компании молодежи. В одной – парни, стриженные налысо, в дерматиновых куртках, с цепочками от унитазов, в другой – примерно поровну парней и девушек, все в плащах или пальто пятидесятых годов и солнцезащитных очках.
– Куда участковый смотрит? – сказал Кузьмин. – В самом центре отбросы общества трутся…
– А что вам не нравится, Игорь Николаевич? – Юрченко глянул в зеркало на Кузьмина. – Молодежь как молодежь. Или вы думаете, что они – тоже фашисты?
– А эти чем лучше? Сегодня он нацепит на себя всякое говно и выйдет на улицу в центре города, а завтра будет орать «Зик хайль!».
Юрченко едва заметно улыбнулся.
– …вижу – сборище какое-то, – сказал сержант-милиционер. – Ну, я подошел к ним.
Он сидел за столом в маленькой комнате с зарешеченным окном. Напротив – Осипович, Юрченко и Кузьмин, все с сигаретами в зубах. Юрченко изредка делал пометки в блокноте.
– Подошел, короче. Смотрю – все в черных рубашках, повязки фашистские. Я спрашиваю: кто вы такие, в чем дело? Они – ноль реакции, продолжают там что-то орать про Гитлера. Ну, вы ж понимаете – что я один сделаю против них?
– Понимаем, – сказал Юрченко. – И что потом?
– Ничего. Разошлись они. А я вернулся в отделение и доложил начальству. Все, я могу идти?
– Нет, не все, – сказал Кузьмин. – Я чё-то ни хера пока не понял. Во время твоего дежурства происходит фашистская манифестация. Ты подходишь, смотришь на них, как целочка после седьмого аборта, а они продолжают свою фашистскую херотень. Потом они также спокойно расходятся, а ты все стоишь, как дебил. Правильно?