КГБ в смокинге. Книга 2
Шрифт:
— И так всю жизнь?
— А у тебя есть другие предложения?
— Ну хорошо… — я закурила. — Тогда объясни мне одно несоответствие: почему столько внимания именно к моей персоне, Витя? Меня спасают, вытаскивают, везут на вертолете, снабжают оружием, фальшивыми документами, машинами, из-за меня убивают людей, для спасения моей грешной души бросают в самое пекло даже тебя, который только-только сам ноги унес. Что происходит, Мишин? Может быть, я знаю что-то такое, о чем сама не догадываюсь, а?
— Вспомни, Валентина, к чему тебя привело бабское любопытство, и постарайся поменьше спрашивать, — спокойно посоветовал он. — Здоровее будешь.
— Витяня, — процедила я, чувствуя,
— Хочешь умереть шибко информированной?
— А если и так?
— А если выживешь?
— Поставлю свечку, а потом накатаю на тебя телегу в КГБ. Копию — в профком.
— Ты знаешь, где сейчас Тополев?
— Догадываюсь.
— Как по-твоему, он много знает?
— Я бы хотела услышать ответ от тебя.
— Он много знает, Валентина, — как-то отстраненно сказал Мишин. — Так много, что, раскрой эта потливая гадина рот, не меньше тридцати ребят останутся без пенсии. По той причине, что она им вряд ли понадобится.
— И что?
— А то, подружка, что, скорей всего, так и случилось — раскололся наш Матвей.
— Почему ты так думаешь?
— Просто я достаточно хорошо представляю себе масштабы охоты за твоей головой. Если бы он молчал — не было бы таких усилий с их стороны.
— Не понимаю! — меня вдруг бросило в жар. — Ничего не понимаю. При чем здесь я? С какой стати они меня-то к этому шпилят?
— Знаешь, почему газеты — и, кстати, не только наши — почти никогда не сообщают подробностей о разоблачении иностранного агента или целой шпионской сети?
— Нет.
— Ну представь себе: хватают нашего, или американского, или там южноафриканского нелегала, бросают его в кутузку, пару недель маринуют без душа и кондиционера, а потом: пожалте, господин шпион, на допрос. Кто такой, спрашивают, на кого работаешь, в чем задание и прочая дребедень. Это только в наших фильмах разведчики держатся насмерть, секретов не выдают и умирают с возгласом: «Да здравствует мировой лагерь социализма!» На практике они начинают говорить. Рано или поздно, всю правду или полуправду, но начинают. Прекрасно! Рассказали, записали, проанализировали… А дальше? Использовать показания расколовшегося агента в пропагандистских целях — редчайшая удача. Потому как страна, этого агента заславшая, ничего знать о нем не желает и ни один факт, им вредительским образом поведанный, не подтверждает. Мало того, МИД этой страны начинает орать как оглашенный на всех международных форумах: «Провокация! Опорочили честное имя великой державы! Замороченный буржуазной пропагандой иуда-перебежчик, работавший на складе устаревших противогазов и гигиенических принадлежностей для армейских бань, в погоне за сладкой жизнью подался на Запад и клевещет на свою родину!»
— Бред какой-то! — пробормотала я. — Разве это нельзя подтвердить, доказать?
— Как? — вскинул брови Витяня. — Кто подтвердит? Перебежчик — лицо заинтересованное.
— Сообщники! Люди, с которыми он выходил на связь.
— Ну, во-первых, их еще выследить и взять надо. А потом — одного поля ягоды. Нет им веры и быть не может.
— Свидетели?
— О, Валентина Васильевна, светлая головушка! — Мишин поднял указательный палец с тщательно обработанным ногтем. — Вот это — действительно удача для любой контрразведки:
— Кажется, — прошептала я.
— Пока Матвей Тополев молчал, все укладывалось в привычные рамки: нелегал не колется, поработаем с ним еще немного, а потом обменяем на своего, равноценного. Однако стоило ему заговорить, — а я практически не сомневаюсь, что эта гнида раскололась, — как начальники твоего нового красавчика-хахаля враз сообразили: информация — высший сорт, дело стоящее, есть прекрасная возможность посадить русских в лужу с весьма эффектным сопутствующим результатом. Нужен лишь свидетель, чтобы процесс окунания в дерьмо был доказательным. И выясняется, что свидетель есть. Да еще какой! Красивый, умный, лично знакомый с самим Андроповым, побывавший в переделках, связанный сразу с несколькими нелегалами КГБ и вдобавок — честный человек, хоть и представитель второй древнейшей профессии, классическая жертва обстоятельств, заблудшая душа, невинная овечка!.. Короче, не свидетель, а золотой самородок! Да вдобавок под личной опекой кадрового офицера ЦРУ. Короче, идеальная схема для большого начальства: романтическая связь двух симпатичных людей разной национальности идеально прикрывает хитрую политическую интригу…
— Ты хочешь сказать?.. — у меня даже в глазах потемнело от мысли, что Юджин…
— Да нет! — поморщился Мишин. — Господи, до чего же все бабы одинаковы! Просто, как мне кажется, твой новый обожатель по части наивности далеко от тебя не ушел. Ты же понимаешь, что вся эта операция в Голландии не могла быть проведена без ведома ЦРУ?
— Ну?
— Баранки гну! — огрызнулся Витяня. — Все, понимаешь, подруга, абсолютно все было спланировано. И в Штаты ты должна была попасть вовсе не потому, что так хотел Юджин Спарк. Просто это была наиболее естественная форма твоей транспортировки в страну, где ты дебютировала бы в роли свидетеля.
— И Юджин все это знал? — тихо спросила я.
— Он ничего не знал, успокойся, — устало отмахнулся мой одноклассник. — В лучшем случае догадывался и решил на этих нюансах построить собственную игру.
— Значит, мое похищение в Схипхоле тоже планировалось?
— Э-э, нет! — усмехнулся Мишин. — Это уже был серьезный прокол. Очевидно, наши получили информацию и сообразили, какую серьезную угрозу для них представляет гражданка Мальцева. Вот и подсуетились. Ну, а дальше ты знаешь…
— И тебя тоже направили американцы?
— Я не в редакции работаю, Валентина, — отрезал Мишин. — И человека, подписывающего мое командировочное удостоверение, как правило, не вижу. Могу лишь догадываться, хотя, признаюсь честно, страсть как не люблю это занятие.
— Если я правильно тебя поняла, американцы заинтересованы во мне не меньше, чем наши?
— Как минимум, — кивнул Мишин. — Правда, цели разные: американцам ты нужна в здравом уме и твердой памяти, а нашим — исключительно в белых тапочках. Вот такая незадача, товарищ Мальцева!