Киммерийское лето
Шрифт:
Хорошо еще, тут как раз подошло время уезжать в поле, его назначили начальником нового феодосийского отряда, и первые же разведочные раскопки на месте дали такой богатый материал, что у него сразу вылетели из головы все питерские мороки и наваждения. Осенью он вернулся совершенно исцеленным, хотя и с новым, весьма настороженным отношением к женщинам: от всех от них, решил он, нужно держаться по возможности подальше…
Витя Мамай, его помощник в отряде и ярый женоненавистник (что, впрочем, не мешало ему ладить даже с собственной тещей), определял его теперь как женоненавистника умеренного — не то чтобы гинофоб, дескать, а скорее так, мизогин. Пожалуй, это было верным определением.
— Во всяком случае, поумнеть я поумнел, — вслух пробормотал Игнатьев. Проводив взглядом девицу в ошеломительной мини-юбке, он закурил новую папиросу и снисходительно добавил: — А уж вот этими штучками фиг вы меня теперь поймаете…
ГЛАВА 4
В конце мая водолаз ремонтной бригады треста «Мосспецстроймонтаж», проводивший профилактический осмотр опор Новоспасского моста, обнаружил под водой портфель, зацепившийся ручкой за крюк кабельного кронштейна. Поднявшись на палубу базового катерка, Саша Грибов отдал находку товарищам; пока его раздевали, портфель пошел по рукам, был окачен из шланга, протерт чистыми концами — оказался желтоватенький, из тисненного под кожу поливинила, явно не отечественного производства.
— Слышь, Сань, — сказал моторист, подойдя к моющемуся под шлангом Грибову, — портфельчик-то не наш, оказывается! Может, ты большое дело обнаружил. Что, если его какой шпион с моста кинул?
— Вы погодите раскрывать, — сказал Грибов. — Мало ли… может, в милицию сдадим, а, Петрович?
Бригадир задумчиво повертел портфель в руках.
— Сдать-то можно… а можно и самим вскрыть, чтобы насмешек потом не было. Испугались, скажут, в милицию побегли. Мы ж тут всей бригадой, в случае чего и акт можно составить…
— А может, в нем взрывчатка? — спросил моторист.
Петрович, бывший в войну сапером, с сомнением покачал головой.
— Маловато, ежели на мост рассчитывалось. Что ж тут — кило два, не больше… Да нет, это из пацанов кто-то уронил, из школьников. Портфельчики эти ту осень в «Детском миро были, я видел, как своему покупал. Я-то, правда, подешевле взял, эти целковых двадцать стоили, как сейчас помню. Я так думаю, пусть он полежит пока, подсохнет, а мы, как пообедаем, откроем. Замочек-то тут заклинило, пружинки, видать, приржавели… ну ничего, его сжатым воздухом продуть, а после масла запустим несколько капель, он и заработает. Продуй его, Федя, выгони снутри воду, пускай сохнет…
Из портфеля вытрясли воду, продули сжатым воздухом замочек и положили на горячую от солнца крышу рубки. Потом Петрович поглядел на часы и сказал, что пора обедать.
Все сидели на палубе, разложив на газетках батоны и плавленые сырки, расставив бутылки кефира. Поев, закурили, покидали в воду скомканные бумажки, бутылки в авоське спустили за борт — прополаскиваться. Подремали немного, поговорили о положении в Чехословакии, о программе «Аполлон», о том, почему так получилось, что американцы, похоже, прилетят на Луну первыми.
— А по мне, хрен с ними, с этой Луной и с этой Венерой, — сказал Петрович. — На Земле дел невпроворот, а туда же… космос лезут осваивать!
— Чем на Луну летать, лучше б они у себя негритянскую проблему решили, — сказал моторист.
— Я ж про это самое и говорю, — кивнул Петрович и поплевал, на зажатый в пальцах окурок. — Так что, Саня, поглядим на твою находку?
Грибов встал, прошлепал по палубе босыми ногами и достал с крыши подсохший снаружи портфель. Моторист принес масленку с веретенным маслом, замочек смазали, и он открылся от легкого нажатия пальцев. Все сдвинулись в круг, вытягивая шеи.
— Ну, точно, — сказал Петрович, вытащив из портфеля раскисшую пачку учебников и школьных тетрадок. — Пацан какой-нибудь и потерял, оголец. Хороши бы мы были в милиции. Бери, Саня, разбирай добычу… Ты погляди там, может, адрес найдешь — портфельчик вернуть бы надо, новый-то перед концом года покупать не станут. Он что ж, ему от воды ничего не сделалось — синтетика… а замочек потемнел, так это не беда, ты его, Федя, протри порошочком, а после нитролаком покроем, он и будет как новенький.
— В одном только ты, Петрович, ошибся, — сказал Грибов, осторожно отслаивая от пачки верхнюю тетрадку. — Не пацан это потерял, а пацанка, и учится эта растеряха уже аж в девятом классе. Ну, братцы, все.
Кругом засмеялись.
— Вот тебе и запасная невеста, Сань, — крикнул моторист. — А чего, самый раз познакомиться! С получки подстригешься, станешь на человека похож, сорочка нейлоновая финская у тебя есть. Ты, Сань, не теряйся. Придешь так вежливо, культурненько, скажешь: «Я извиняюсь, вы ничего не теряли в последний отрезок времени?»
— Жанка ему за запасную такой бенц устроит, что ты!
— А ты, Сань, ей не говори. Держи это дело в секрете, понял?
Грибов, отшучиваясь, разложил по крышке рундука мокрые книжки и тетрадки, потом перевернул портфель, тряхнул — на палубу шлепнулся коричневый раскисший комок, в котором что-то ярко блеснуло. Под струей воды из шланга комок расползся — оказалось сгнившее яблоко, кошелечек и губная помада в плоском золоченом футляре.
— Ишь ты, шмакодявка, — ухмыльнулся Грибов, — это в девятом классе, надо же. Небось тайком мажется… — Он отколупнул крышечку, потрогал помаду толстым пальцем и выбросил за борт.
— Не очень-то они теперь и таятся, — сказал слесарь. — Живут у нас в подъезде две соплячки, так это, знаешь, просто страшное дело, чего они вытворяют.
— А ты думал! — подхватил моторист. — Я в армии служил в Кировской области, к нам такие бегали с поселка — лет по шестнадцать, вот чес-слово, не брешу!
— Ладно трепаться-то, — строго сказал Петрович. — Вас послушать, так и молодежи хорошей не осталось… Одну похабель кругом себя видите…
— Так их, шеф, — подмигнул такелажник Юрка, самый молодой член бригады. — Не теми глазами смотрят, паразиты, ничего светлого не замечают.
— Во, еще и самописка тут, — сказал Грибов, пошарив в портфеле и вытащив из внутреннего кармана хромированную шариковую ручку. — На четыре цвета, мощная штука. Федь, ты это продуй тоже, может, еще и сгодится. А в кошельке-то бренчит, слышите? Ну, братцы, будет чем захмелиться сегодня!
Но в кошельке оказалось немногим больше полтинника, и Грибов, притворно сокрушаясь, ссыпал монетки обратно, бросил следом найденный там же маленький плоский ключ от английского замка и положил кошелек возле просыхающих книг.