Киндер-сюрприз для зэка
Шрифт:
— Ничего себе, сучка, даёт.
— Да, кручённая ссыкуха попалась.
— А я говорил…
— Ничего, сейчас мы ей…
— Я же говорил…
Голоса стаей рассерженных навозных мух зазудели вокруг неё. Хватка сзади усилилась, руку заломили так, что острая боль пронзила всё тело, от затылка до пяток. Птица выгнулась дугой, пытаясь хоть немного уменьшить её, но стоявший сзади, обозлённый тем, что ему перепало от какой-то малолетки, налегал на руку немилосердно, выкручивая кисть, и боль не отпускала, ввинчиваясь раскалённым острым буром внутрь Птицы.
Глаза её, в которых плясали жёлтые и зелёные огни, наконец выхватили лицо с ехидной улыбкой, открывавшей ряд мелких острых, как у хорька, зубов. Лицо это было Птице знакомо — Кольку Шнуркова в интернате знали все, от мала до велика.
— Что, поблядушка малолетняя, допрыгалась? — зловеще процедил он и сплюнул себе под ноги.
Птица непонимающе дёрнула головой. Почему-то, именно в этот момент, у неё промелькнула мысль, до чего Шнур походит на крысу. Вернее, на недоразвитого молодого щурёнка. Такие же мелкие черты лица, длинный острый нос, неопрятный ёжик пегих волос и стеклянный взгляд маленьких мутных глаз, полный бессмысленной жестокости.
И ещё одна мысль вертелась у неё в голове, где же Тонька? Почему она направила самого Шнура, с его пацанами, а сама не захотела насладиться отмщением, впитав по капле всё, что сейчас будут совершать с Птицей. Это было настолько необъяснимо и непохоже на Потеряхину, что всё происходящее продолжало казаться каким-то нереальным ночным кошмаром.
— Иди сюда, — бросил Шнур через плечо, не отрывая от Птицы липкого оценивающего взгляда.
Физиономия Женьки Колотова, мгновенно объявившаяся сбоку от Шнура, была легко узнаваема, благодаря гипсовой нашлёпке, красовавшейся посредине и прикрывавшей то, что осталось от Женькиного носа.
Шнур расчётливо медленно приблизился к Птице и стал вплотную к ней, глядя сверху вниз в яростную синь широко распахнутых глаз Лины. Он вытянул длинный суставчатый палец и провёл им по щеке отшатнувшейся, как от удара, девочки, а затем опять ухмыльнулся, показав кончик красного влажного языка.
— Это ты его так?
Вопрос Шнура не требовал ответа, поэтому Птица и не стала отвечать, с трудом переводя дыхание, так как давление на заломленную руку, наконец, ослабло.
— Она, зараза… — гуняво, то ли из-за нашлёпки, то ли из-за необратимых изменений, произошедших внутри его органа обоняния, выкрикнул Женька. — У-у… профура малая.
— Глохни, — коротко сказал Шнур, и Колотов заткнулся. — Так какого ты к нему лезла?
— Я что, раненая, ко всяким уродам лезть? Колотун, чмо, сам ко мне приставал.
Птица сглотнула густую и невероятно тягучую слюну, которая, вдруг, стала неудержимо накапливаться во рту.
— Приставал, говоришь? — голос Шнура стал тихим и шелестящим, как опавшая листва. — А ты не любишь, когда к тебе пристают?
Раздался еле слышный щелчок, и он поднял руку, в которой на мгновение ярко сверкнула узкая полоска лезвия ножа. Вместе с этим разом исчезли все звуки: шарканье ног, тихие перешептывания, возбуждённое сопение стоявших рядом мальчишек. Или все они затаили дыхание, ожидая в напряжении, что случится дальше, или у Птицы внезапно отказал слух, как это иногда бывает в минуты смертельной опасности, когда наши органы восприятия начисто утрачивают свою чувствительность, либо, наоборот, обостряются до неимоверных пределов.
— Ну так что, биксуша, — рассеял внезапную немоту всё тот же пришептывающий голос Шнура, — нравится тебе такое или нет?
Он прочертил острием ножа тонкую линию по шее Птицы, а затем приставил лезвие к щеке девочки и начал медленно вести его по направлению к уху. Птица замерла как изваяние, боясь пошевелится хоть на миллиметр. Она кожей чувствовала остроту металла, соприкасавшегося с ней, и перед глазами Лины невольно возникла их повариха Егоровна, ловко разделывающая большим ножом буханку хлеба на порционные куски. Птица очень боялась, что то же самое сейчас произойдёт с её щекой.
— Хочешь, я тебя изуродую? — сладострастно выдохнул Колька, и по его тону и выражению глаз Птица поняла, что Шнуру самому этого очень хочется.
— Нет, — так же тихо прошептала она, но в царящей тишине каждый звук был отчётливо слышен.
— Хорошо, — Шнурков сглотнул слюну, — тогда становись на колени.
Его левая рука скользнула вниз, расстёгивая пуговицу на брюках. Смысл происходящего не сразу достиг понимания Птицы, а когда маленький, ещё не охваченный ужасом, участок мозга подсказал ей, что сейчас произойдёт, она почувствовала, как зловонная тошнотворная волна накатывает на неё.
«Это сон, — проплыло в голове у Лины среди подступающей черноты. — Этого не может быть на самом деле».
Но мальчишки и жуткий Шнур, стоявший в центре, неумолимо доказывали, что это происходит именно сейчас и именно с ней.
— Становись на колени, — повторил Колька, — и бери в рот.
Острие ножа змеиным жалом впилось Птице в подбородок. Она почувствовала, как тёплая струйка побежала по шее. Наверное кровь. Сейчас в самую пору заплакать, но и в этот момент слёзы не приходили к ней. Единственным, что всецело владело Птицей, был ужас. Ужас охватил её всю, от головы до кончиков пальцев. Ужас и безысходность. И она, даже не отдавая себе отчёта в том, взмолилась о смерти. Точнее говоря, какая-то её часть, существовавшая сейчас отдельно от Лины, устремилась к потустороннему мраку, как избавлению от того кошмара, что окружал её.
— Поставьте эту сучку, — приказал Колька, и Птица почувствовала, как руки, державшие её сзади, надавили на плечи, тяжко, неумолимо пригибая книзу, туда, где мерно двигалась левая рука Шнура. Птица застонала, и стон её перешёл в звериное утробное рычание. Боль в подбородке, куда упирался нож, стала ещё острее, но это уже не имело значения. Лишь бы уйти от того, что сейчас должно было произойти, уйти любым способом, независимо от последствий, и всё…
— Эй, чем это вы занимаетесь? — голос, усиленный эхом пустого коридора, прозвучал подобно трубному гласу, заставив вздрогнуть толпу, окружившую Шнура и Птицу и полностью поглощённую происходящим.
— Что там у вас? — ещё раз прогремел всё тот же требовательный оклик, и команда Шнура, словно сбросив чары, наконец прервала своё созерцание, разом возвратившись к реальности.
В дальнем конце прохода возвышалась долговязая фигура математика Владимира Ивановича. Забредший сюда по какой-то из своих надобностей, он остановился, привлечённый подозрительной тусовкой мальчишек в пустом полутёмном коридоре. Математик выделялся среди других учителей своей въедливостью и дотошностью, отчего в старших группах, где он преподавал, за ним закрепилась репутация человека вредного, с которым лучше не связываться.