КИНФ, БЛУЖДАЮЩИЕ ЗВЕЗДЫ. КНИГА ПЕРВАЯ: ПЛЕЯДА ЭШЕБИИ
Шрифт:
– Ха! – голос Кинф стал грубым и похабным. – Посмотри на меня, Высокородный: я бедна и мой род прервался. Нет больше ни чести, ни титулов, как и у тебя. Я никто в моей стране; ни один князек из сохранившегося чудом поместья не возьмет меня в жены, потому что здесь, кроме крови, у меня нет приданного, и хвастать нечем. А летающий отец не скажет никому, что я женщина, и приданого мне не даст – как он объяснит, что его принц собрался замуж?! И я живу с этим. Достаточно ли тебе этого моего унижения? И, думаешь, я мало страдала?
– Пожалуй, – ответил Шут злобно. – Но я сам хочу причинить тебе боль!
Он
Шут в клочья разорвал её ночной халат, рывком обнажил её плечи, грудь…
– Я заберу твою честь, – прошептал он, жадно целуя её лицо, шею. – Думаю, это будет справедливо, а? Как думаешь, царственная Кинф Андлолор Один?
Он скрутил её руки, яростно сопротивляющиеся, одной своей и жадно впился губами в её протестующий рот. Бесстыжая другая рука его ласкали её шею, затылок, гладкую спину. Разорвал халат и припал губами к груди, лаская розовые соски. Она ахнула, ноги её подкосились, тело обмякло, и он, еле удержав её, осторожно опустился на колени, увлекая женщину за собой, на валяющиеся на полу меха. Его пальцы, еще минуту грубые и жесткие, стали ласковыми и нежными, губы покрывали дрожащее тело женщины легкими поцелуями. Он осторожно отпустил её руки, и они сами потянулись к нему, обвили его шею.
– Моё, – шептал он как безумный, – всё моё! Скажи, что ты моя! Скажи, что хочешь меня! Скажи!
На минуту он поднялся, чтобы стащить свою одежду – фиолетовый с серебряными заклепками наряд его полетел в угол (благородный фиолетовый, свидетельствующий о высоком происхождении человека, его носящего) и снова приник к её губам.
Страсть – великое дело! Думаю (точнее, знаю), что она не стала сопротивляться, потому что тоже почувствовала страсть. Не просто что-то там, не желание, как те многие женщины в разных уголках замка, а Страсть к себе – и только к себе.
Это правда; тем более, что банального насилия не состоялось, как бы не хотел он её обидеть и унизить. Столько лет мечтать – и, наконец, дорваться, получить; разве захочешь ломать свою мечту? Нет, ему хотелось воплотить её в реальность…
Короче, Склифосовский! Я расскажу!
Шут, скотина развратная, пытался совратить девушку. В полуголом виде они катались по полу, и дело шло к обоюдному согласию – на это тонко намекал тактичный Белый, рассказывая какую-то фигню про всепожирающую страсть. Конечно, она бы согласилась; многие дамочки, за которыми я пытался ухаживать (и за которыми до этого ухаживал чертов Шут) отвергали меня с кислыми минами только потому, что «тебе не сравниться с господином Шутом в нежности и любовному умению».
Слыхал, что он умел совратить женщину, банально щипнув её за зад. Лично я только по морде получал,
Словом, когда он выкинул свою одежду в уголочек и снова склонился над ней, она обняла его и совершенно не противилась его ласкам. Более того – она была жадна до ласк!
И кто теперь рассказывает всякую фигню?
Короче, страсть охватила обоих – сколько лет он, вспоминая прекрасный образ недосягаемой юной принцессы, желал заставить её дрожать от нетерпения, шептать «еще!», обладать каждой клеточкой её тела, держать её в руках, покорную и мягкую, как воск!
И он приложил все свое умение, чтобы выбить из её губ это «Еще!». Он прижимался лицом к её коже, вдыхая её аромат, его руки исследовали самые нежные и чувствительные точки на её теле, и её острые ноготки прочертили красные полоски на его спине. И в самый неподходящий момент, когда любовники, не побоюсь этого слова, уже шептали друг другу слова-признания, когда для рук их уже не было тайных и запретных мест на телах друг друга, и губы горели от поцелуев, и каждое прикосновение было любовным и желанным…
Откуда такие глубокие познания?! Ты свечку держал, что ли?! Нифига себе, опыт у тебя, Белый!
…Словом, зажегся свет (видать, шумно они себя вели! Громко шептались-то, а?), вбежал злой Савари и треснул зазевавшегося Шута палкой по спине!
Шут, застигнутый на месте преступления, повел себя как джентльмен. Он прикрыл свою даму мехом и заслонил её от горящего яростного взора старика. Хотя чего он парился – Савари ей ведь не папа?!
– Как ты посмел?! – голос старика сорвался на какое-то задушенное сипение. Глаза его метали молнии; факел в руке его дрожал, и тени плясали по стенам неровными пятнами. От ярости старик позабыл о всякой предосторожности. – Как посмел ты прикоснуться…
– К кому? – услужливо переспросил Шут, замерев от ожидания. Старик сипел от злости. – К кому я не смею прикасаться, Старший? К девушке-кинф? Больше я никого перед собой не вижу; а моё положение в этом обществе разрешает мне прикасаться практически к любой женщине. Более того – сама принцесса Тийна настаивает, чтобы я хоть изредка, но прикасался к ней. Чем же недоволен ты, мудрейший? Я оказал твоей госпоже великую честь…
– Не паясничай! – оборвал его старик. – Я прекрасно помню, как ты это умеешь делать! Но следовало бы и тебе помнить, что именно твой язык и твоя наглость довели тебя до беды? Или ты забыл?!
Шут насупился; напоминание о прошлом плеснуло яда в его душу, и развеяло розовые грезы. Ему вдруг стало противно оттого, что он целовал эту женщину, что говорил ей о своей любви – каким глупым и жалким, должно быть, он теперь выглядел в её глазах! Как преданная, но тупая собака – её можно отлупить, пихнуть ногой, а она все равно будет смотреть с обожанием тебе в лицо и униженно мотать хвостом, выпрашивая ласки… Он резко поднялся – выпрямившись, он был выше Савари на полголовы, – и усмехнулся ему в лицо.