Киносценарии и повести
Шрифт:
– Вячеслав Афанасьевич? Профессор Тищенко беспокоит. Вы не получили вчера! Бросьте дурака валять! Не шантажирую - напротив! Хоть минуточку помолчите! Вот так. Очень хорошо. Итак, вы, наверное, догадались, что не один. И что кроме нас самих помогать нам не станет никто. Ни-кто! Поэтому я приглашаю вас посетить меня завтра около восьми. Разумеется, вечера. Не узнют! При входе наденете маску! Ну, как заблагорассудится! Пшите адрес? Песочная, двенадцать, квартира тридцать девять, второй подъезд, четвертый этаж. Код двести восемьдесят три. Все, до завтра. Извините, у меня еще слишком
– положив трубку, снова взялся за блокнот, поставил в нем птичку, справился о следующем номере и - за диск.
А в соседней комнате карасева жена рылась в глубинах платяного шкафа, извлекая на свет Божий старые чулки и колготки, тут же с помощью ножниц превращаемые в чулки; некоторые - после осмотра - откладывала назад. Когда на полу скопилась внушительная груда, Супруга взяла верхний, натянула на голову, охорошилась у зеркала, появилась на пороге мужнина кабинета.
– Так?
Благородный Карась оторвался на миг от телефона, усмехнулся горестно:
– Выходит, что так.
– А тебе какой?
– Мне, - героически отрезал Карась, - никакого! Я предпочитаю бороться со злом с открытым забралом! Всегда кто-то один вынужден взять на себя главную ответственность!
– и с добавочной яростью завращал диск.
Полковник притворился, что спит. Когда успокоенный этим страж вышел подышать воздухом, Полковник слез с кушетки, стал на пол, на колени, спиною к комнате, и под прикрытием собственного тела принялся пальцами, ногтями, зубами раздирать покрывало. Отодрав три полосы, Полковник накрепко связал их одну с другою, а на конце соорудил петлю. Накинул ее на шею, прикрепил хвост импровизированной веревки к решеточному пруту. И, не вставая с колен, начал отползать.
Петля затянулась, сделала больно, затруднила дыхание. Сил держать напряжение веревки и даже увеличивать его едва хватало. Но - хватало. Все-таки!
А где-то невообразимо далеко, за три с лишним тысячи верст от "Стахановца", под ярким, почти солнечным сиянием ртутных фонарей, дефилировали по Елисейским Полям от площади Звезды к площади Согласия Карась, Председательствовавший На Учреждении Общества Жертв Застоя - в руках еле умещаются пакеты, набитые сувенирами, и Новый Карась, судя по элегантной вписанности в пейзаж, проживающий в Париже давным-давно.
Карась-Эмигрант вертел в руках знакомый нам голубой конверт:
– Если такие пустяки, что же ты взялся доставить его сюда? Поездка на холяву, за счет фирмы?
Отечественный Карась замялся:
– Не все так просто, мой дорогой, не все так просто. Ты - здесь, а мы все-таки - там. То есть - наоборот.
– Здесь-то как раз все сложнее!
– возразил Парижанин.
– И как ты думаешь: он действительно даст этому ход?
Отечественный Карась печально кивнул. Собеседники помолчали.
– Придется возвращаться в отечество, - неожиданно, но вполне убежденно изрек Карась-Эмигрант.
– Возвращаться?!
– не поверил или сделал вид, что не поверил ушам, Карась-Председатель.
– В наше дерьмо?.. Да он тебя здесь не достанет!..
– Нет, старик, все наоборот. Именно здесь он меня и достанет.
– Да ты ж тут!..
– захлебнулся Отечественный Карась от обиды за товарища, - да ты что?!. Журнал!.. Пять книг вышло!.. Один твой дом чего стоит!.. Ты ж вчера на пресс-конференции сам говорил, что, хотя для тебя место проживания ничего не значит и ты сердцем, так сказать, всегда с Родиной, но не возьмешь на себя право снова ломать жизнь семьи. Жизнь детей, внуков!
– Это вчера, - задумчиво провещал Карась-Эмигрант и снова помахал голубым конвертом.
– Так ведь он же у нас тем более опубликует!
– все уговаривал Карася-Парижанина Карась-Москвич, хоть вроде и посланный в столицу мира с противоположной миссией: видать, в глубине души чувствовал, что, сколько ни уговаривай, конверт весомее любых уговоров. Что, как говорится, написано пером!
И действительно - Парижанин стоял на своем:
– Ну, у вас! То есть: у нас! Пусть публикует. У нас я попросту затеряюсь среди подобных себе. Никто и внимания не обратит! Восстановят гражданство, стану работать! Еще, может, почетным гражданином сделают. Возвращенцев у нас любят.
Некий Карась появился из лифта и огляделся в поисках нужной двери. Она обнаружилась не только номером, но и приколотой к обивке запискою: Входите без звонка. Так Карась и поступил и оказался в прихожей Благородного Карася. Там наличествовало еще два плакатика: один - под свисающими со шляпочницы разномастно-разноразмерными чулками: Желаете сохранить инкогнито - наденьте, другой, с рукою-стрелочкой, направленной на ближайшую дверь: Проходите сюда F. Карась помялся несколько, натянул на голову чулок и, горько-иронически улыбнувшись собственному отражению, пошел в направлении, указанном нарисованным пальцем.
В кабинете скопилось Карасей больше десятка, и все, кроме хозяина, тоже в чулках. Прения были в разгаре.
– Да что я, гэбистов от урлы не отличу? Нанял себе охрану!
– добрызгивал слюною инициатор Тайного Совещания.
– Э, знаете, - произнес с изрядным сомнением Карась, одетый коричневым, в рубчик, чулком.
– Они себе иной раз таких набирают!
– Нету там гэбэ никакого. Нету, - тихий, но очень уверенный обкомовский басок провещал из-под чулка черного, ажурного, с парой стыдливых дырочек в районе покатого лба.
– А хоть бы и урла!
– возразил чулок розовый, с цветочком на бывшей щиколотке.
– С нашим вооружением да ухватками!..
– Не перестреляют, как куропаток, - милиция заметет!
– Серый В Ромбик.
– Разбой пришьют!
– подтвердил Чулок Телесного Цвета Со Спущенной И Наскоро Подхваченной Петлею.
– Я всегда утверждал, - обличил хозяин, - что рабы заслуживают своей участи! Еще Карамзин писал!
– Отчего же непременно рабы?
– пробасил Черно-Ажурный, прервав Благородного Карася.
– Вы выражения-то, Дмитрий Никитович, выбирайте. Не рабы - хозяева. Вас милицейский захват устроит?