Шрифт:
1
У Вима Снарпа белая горячка: в какую комнату его дворца ни зайди, в каждой черти бегают. Разумеется, зайти надо вместе с ним, больше никто их не видит, даже мне ни разу не удавалось, хотя в день прилета на Вимову планету набрался с ним до чертиков. В ту ночь, а точнее, под утро, Иолия тоном прокурора, измученного геморроем и неблагодарными подсудимыми, огласила свои права на мое ночное время, и больше я не проводил таких экспериментов. Проглотив в компании Вима Снарпа и Родроба энное количество взрывоопасных смесей и дождавшись, когда последняя порция сдетонирует не в желудке, а где-то чуть выше кадыка, я отправлялся оправдывать подпись под брачным контрактом. И каждый раз завидовал Родробу, что наяда не умеет разговаривать. По утверждению Вима, Родраб выпадает в осадок ровно в четыре-тридцать,
Вижу эту картину и сегодня утром. Рядом с Родробам наяда. Изогнувшись дугой, она завершает утренний туалет, вылизывая и перебирая зубами шерсть около хвоста. Время от времени наяда тыкается мордочкой в волосатую грудь Родроба, то ли проявляя нежные чувства, то ли сравнивая, у кого шерсть гуще. Боюсь, что сравнение будет не в ее пользу. Ладно, пусть милуются, а мне пора на физиологическую разминку – накормить антистрахинов.
Путь мой по дворцу лежит мимо Снарпового кабинета, где хозяин обычно проводит истребление запасов винного погреба. Кабинет обставлен чучелами и обвешан фотографиями морских чудищ. Особенно впечатляет одно – зубасто-шипастая уродина, занимающая четверть комнаты. Напротив нее и сидит Вим Снарп. Не мудрено, что ему черти мерещатся.
– Привет, Вим!
Он нагрузился уже выше кадыка, поэтому рта не открывает, отделывается дружеским жестом руки.
– Не скучно одному?
В ответ его рука показывает на чучело рядом с уродиной. То, что там стояло, было настолько похоже на своего соседа, что я не сразу узнал в нем Тука. Эка он себя изуродовал! Если судить по габаритам, мой Санчо Пансо и Росинант в одном лице выпил ночью сразу за три лица. Сейчас уточним:
– И на сколько уменьшилось за ночь твое наследство?
Вим безнадежно махнул рукой. Хотел в придачу выдавить из горла тихий, грустный, сожалеющий вздох, но вдруг громко, боевито икнул. Робот-слуга понял клич по-своему – на столе появились еще две бутылки.
– Слушай, Вим, давай я взорву твою планету, а? Сразу станешь нормальным человеком – нищим и никому не нужным. Как тебе такой вариант?
– Никак, – тоскливо промычал Вим. – Во-первых, она застрахована на… – тут он назвал такую цифру, что я присвистнул и подумал было, что передо мной сидит старший брат Леба Девкальда, “мультимиллиардера”. – А во-вторых, остаются наличные в нескольких банках. Ежегодных процентов с этих денег хватит на две таких планеты. В-третьих, есть небольшой золотой запас и что-то еще в-четвертых.
Да, Виму Снарпу можно только посочувствовать. Это трагедия, когда вырастаешь в бедности, а к тридцати годам – в расцвет дерзости, честолюбия и предприимчивости – вдруг получаешь больше, чем мечтал, и без особых усилий. Не мудрено, что теперь мечтой Вима стала нищета. – Ну, ладно, борись с богатством в одиночку, а мы с Туком прогуляемся.
– А я все равно не один. Тут эти… – Вим проткнул пальцем воздух перед собой. Палец загнулся крючком, будто удерживал бублик. – Пить будешь?.
– Когда вернусь, – ответил я.
– Не тебя спрашиваю.
Все ясно! Пора уводить Тука: он доверчивый, может принять за чистую монету. Или подыграть?
Я постучал по одной из костяных пластинок Тука, давая команду погонять непрошеных гостей. Видимо фаготекс вместе с алкоголем наглотался и чувства юмора, потому что выставил вперед два отростка и запрыгал по кабинету, напоминая ожившую вилку. Поймать кого-то или что-то ему не удалось, поэтому фаготекс замотылял в воздухе сразу десятком отростков, выгоняя “чертей” из кабинета. Я было засмеялся, но вполне серьезное и очень довольное выражение на лице Вима Снарпа остановило меня. Я попытался понять, кто из нас троих кого разыгрывает: мы с Туком – Вима, они – меня, Вим – нас с Туком или Тук – людей. Получался любой вариант, кроме первого. Тьфу, черт! Кажется, и я скоро начну кого-нибудь гонять!
– Пойдем, бросай это грязное дело!
– Он уже закончил. Спасибо, Тук! – поблагодарил Вим. – Ваше здоровье! – провозгласил он и влил грамм сто “здоровья” в собственный желудок.
С таким наследством приходится Виму заботиться о себе, подумал я, садясь во флайер. Позади меня устроился Тук. Запашище от него –
2
Земельная собственность, если можно так выразиться, представлена у Вима Снарпа маленькой и молодой по космическим меркам планетой. На семь восьмых она покрыта водой. Суша состоит из трех материков: два приблизительно круглых расположены на полюсах и один, похожий на огурец, вытянулся по экватору, а также нескольких архипелагов. На полюсах жить слишком холодно, на экваторе – слишком жарко, поэтому первые два материка вообще не используются, а на третьем разбиты сельскохозяйственные угодья и построены заводы по переработке сельхозпродукции. Все автоматизировано и компьютеризировано, продукция отвозится беспилотными кораблями на другие планеты, и Виму Снарпу остается только барыши подсчитывать. И пропивать. Делает он это на самом большом из островов, расположенном чуть 6лиже к экватору, чем к южному полюсу, и на приличном расстоянии от всех трех материков. Остров этот похож на кратер огромного потухшего вулкана. По периметру его идут высокие и почти вертикально обрывающиеся в океан, островерхие горы, напоминающие с высоты птичьего полета раззявленную акулью пасть. Внутри пасти, в западной ее части, находится небольшое озеро с темно-синей водой. На восток от озера остров постепенно повышается. На идущих друг за другом террасах расположены несколько служебных построек, парк с бассейном и дворец. Озеро сообщается под землей с океаном, и в часы прилива вода вплотную подступает к служебным помещениям и бассейну. Сейчас как раз начался прилив, и, пролетая над озером, я успеваю заметить, что вода уже отвоевала часть суши, подбиралась к бассейну.
Зато океану не слишком везет. Он бьется волнами о скалы чуть выше, чем пару часов назад, но ни на сантиметр не продвинулся вперед. Может, поэтому поверхность его покрыта более светлыми, изогнутыми полосами, похожими на морщины гнева, собравшиеся на лбу рассерженного старика. Тень от флайера быстро скользит по ним, приближаясь к другому острову, круглому, пологому и покрытому зеленью. Растут на нем густая сочная трава, низкорослые кустарники с разноцветными ягодами и что-то среднее между кустарником и деревьями – высокие гибкие стволы с маленькими круглыми листочками, беленькими цветами и желтыми ягодами, свисающими полуметровыми гроздьями. Стволы эти почти невозможно сломать или срубить, зато ягоды обсыпаются при малейшем прикосновении или сотрясении. Растительность острова служит пищей множеству птиц, мелких грызунов и крупных морских животных. Вспугнутые флайером, птицы взмывают в небо, а морские животные с ревом бросаются в воду, освобождая мне место для посадки. Флайер опускается чуть дальше досягаемости прилива, я выпрыгиваю из кабины и успеваю покричать вслед сдрейфившему стаду.
Но прилетел я на остров не ради этих ленивых мирных вегетарианцев. На острове обитают странные существа, я называю их летучими крысами или попрыгунчиками, потому что похожи одновременно и на крупных летучих мышей, и на лягушек. Длинное узкое тело их покрыто салатовой бородавчатой кожей, задние конечности чуть длиннее тела и мускулистые, а передние – маленькие, как бы неразвитые и с перепонками, позволяющими летучим крысам планировать. А катапультой крысам служат гибкие стволы. Цепляясь задними конечностями за землю, они перехватывают передними ствол все выше и выше, наклоняя верхушку к траве, и в нужный момент позволяют стволам разогнуться и швырнуть себя на жертву. Жертвами служат морские животные, изредка – крупные птицы. На голове у попрыгунчика три острых шина, по-видимому, выделяющие нервно-паралитический яд. Мне довелось видеть парализованную жертву. Животное из семейства ластоногих лежало неподвижно с открытыми глазами. Зрачки сужались и расширялись, однако тело словно задубело, не оживили его и мои пинки. Шкура на спине, чуть ниже шеи, была испорота, в каждой их трех кровоточащих бороздок копошилось по синевато-розовой личинке. Чем они питались – я не понял, но явно не мясом и не кровью животного. Через десять дней личинок уже не было в ранах, вместе с ними ушла и жизнь из неподвижного тела, которое сразу же стало добычей грызунов и насекомых, до этого даже не приближающихся к нему. Жуткая смерть. Такая же участь ожидает и меня, если не отражу нападение попрыгунчика.