Кинслер отдыхает
Шрифт:
А вот и очередное предупреждение. В ложбинке с примятой, пожухшей травой копошились три личинки. Вели они себя так, словно пируют на теле жертвы, а тела как раз и не было. Понаблюдав за этими тварями и справившись с искушением разрядить в них пистолет, я пошел в гущу гибких стволов.
Теперь все мое тело превратилось в уши. Я слушал головой, руками, туловищем, ногами, но особенно – затылком. Удар нанесут сзади. Перед ударом послышится щелчок разогнувшегося ствола и иногда – тихая дробь обсыпавшихся ягод. У меня будут доли секунды, чтобы развернуться на звук и выстрелить в маленькую, движущуюся мишень.
Впереди меня идет Тук. Он уже видел врага и теперь ковыляет на огромных задних лапах, помогая себе маленькими перепончатыми передними. Идет бесшумно, не задевая стволы. За него я спокоен: глаза и уши у фаготекса везде, а реакция лучше моей: ни один попрыгунчик уже размозжил голову о высунувшуюся навстречу ему костяную пластину. Шипы летучих крыс не ломались, основаниями вылезли между задними конечностями.
Тишина-то какая! Ни шелеста листьев, ни крика птиц, ни писка грызунов. И ни одного нападения. Если не случилась ожидаемая маленькая неприятность, значит, жди большую.
Я взобрался на холм, настороженно огляделся. Тихо и 6езжизненно. Небо чистое, никаких предвестий урагана. Океан тоже спокоен, накатывается на берег невысокими валами, не спеша отползает и снова накатывается. На горизонте синева океана слилась с голубизной неба, а посередине между островом и горизонтом, вода изогнулась, будто на гладкой дороге неожиданно вспучились длинные поперечные кочки. Эти кочки медленно, однако с привораживающим упорством подкрадывались к острову, и расстояние между кочками увеличивалось, а сами они вспучивались все выше. Красивое зрелище!
И вдруг и понял. Нет, сначала почувствовал блаженство, вспрыснутое в тело накормленными антистрахинами, а потом уже угадал причину испуга. Пока я прикидывал расстояние от холма до флайера и от кочек до острова, пока подсчитывал и сравнивал время на преодоление обеих дистанций, страх успел накормить всех моих внутренних хищников и откладывался про запас, как жир, в клеточках моего тела: добежать до флайера не успею…
– Тук, за мной!
Я побежал к противоположному берегу, подальше от опасности. Мне нужны были пещера или расщелина. Фаготекс прикроет, он сильный, выдержит.
Цунами уже поднималось, словно привставало с коленей, на мелководье перед островом. Искрящаяся на солнце, с белопенной гривой вершина волны нависла над вершиной холма, с которого я сбежал, и ясно было, что никакое убежище не поможет против такой силищи. Тем более, что укрыться было негде.
А цунами все подымалось и подымалось. Вздыбившись на высоту метров сорок, бесшумно наклонилось оно над островом, вот-вот рухнет, и тысячи тонн воды перемелют все, сдерут с острова шкуру – землю вместе с растительностью.
От воды меня могла спасти только вода. Надо было добежать до берега, а потом отплыть от него как можно дальше. На суше цунами – смерть, в воде – всего лишь высокая волна, которая плавно закинет тебя на свой горб и плавно опустит в ложбину позади себя.
Я успел добежать до полосы прибоя, когда услышал за спиной грохот рухнувшего небоскреба. Ноги мои вязли в воде, каждый шаг давался с трудом,
3
– Френк, милый!
Голос Иолии. Значит, жив.
– Любимый мой, скажи что-нибудь!
Какие слова! Раньше на вопрос: “Любишь меня?” она отвечала все, что угодно, кроме “люблю”. Видимо, мужу не положено знать правду. Если это правда…
– Френк, ну, скажи что-нибудь!
– Зачем?
Вдруг наступила такая тишина, что я подумал, будто голос жены – слуховая галлюцинация, и открыл глаза.
Иолия сидела рядом с кроватью, на которой покоилось мое забинтованное тело, и использовала свои огромные зеленые глазищи как поливальные установки. Поливала щеки. Слева от Иолии и чуть дальше от забинтованного тела стоял Вим Снарп с удивительно трезвым выражением лица. Держу пари на пустую бутылку, что последний стакан он принял не менее двух часов назад. Справа и еще дальше от кровати громоздился Родроб. Ну, у этого и в спокойном состоянии видок мрачноватый, а сейчас и вовсе траурный. Можно подумать, что любуется собственным телом, лежащим в гробу.
– Как дела, Родроб?
В ответ послышалось маловразумительное мычание.
– Что-то случилось?
Допрос был настолько неожиданным, что Иолия и Вим позабыли о сочувствии мне и переключились на Родроба.
– Наяда пропала, – печально сообщил Снарп. – Цунами подняло уровень воды в озере до бассейна, наяда перебралась в озеро, а оттуда – в океан.
– Поздравляю с избавлением, Родроб! – вполне серьезно заявил я, но заметив выражение лица жены, поспешно добавил: – Не беспокойся, найдем ее. Вот немного подлечусь…
– Что значит – немного?! – возмущенно перебила Иолия. – Будешь лечиться, пока не выздоровеешь полностью!
– Слушаюсь, мой командир! – гаркнул я и попытался лечь по стойке “смирно”. – 0-уу!.. – взвыл я от боли, пронзившей тело, точно от ног к голове прокатились внутри него все морские ежи, какие только есть на океанском дне.
– Вот видишь?! Я же говорила! – торжествующе заявила Иолия.
Я так и не понял, какое именно “говорила” она имеет в виду, но спорить бесполезно, потому что истина рождается в споре с умным, в споре с дураком рождаются неприятности, а в споре с женщиной – неприятности истины.
– Вы, – Иолия посмотрела на Вима и Родроба, – можете идти. Отвлекаете его от лечения.
Те выполнили ее распоряжение с такой покорностью, будто Иолия была их женой и очень давно. В комнате еще был Тук. Я ожидал, что и его выставят за дверь, ведь он сумеет “отвлечь” меня лучше, чем люди, за четыре года на “Семиярусной карусели” научился это делать. Нет, на Тука врачебные указания не распространились. Я даже заметил, что за дни моего беспамятства фаготекс умудрился сменить в Иолии неприязнь к нему на вполне дружеское отношение. Примерно так женщины относятся к оружию: лучше бы его выкинуть, но оно помогает мужчине, значит, надо осторожно взять его двумя пальцами и отнести в сухое прохладное место.