Киным-кино
Шрифт:
Но все эти разговоры ни к чему не приведут. Если режиссеру нужна избушка, то ему будет избушка, даже если ради нее придется пожертвовать сотней вигвамов. Ни частный промысел, ни бюрократический домысел, ни преступный умысел не поколеблют режиссерского замысла – это не вымысел, это практика кино.
Этнографам еще предстоит объяснить, как случилось, что в индейском вигваме были скрыты черты избушки, – но они были в нем скрыты, потенциально заложены и все больше проступали наружу, в соответствии с первоначальным замыслом режиссера и художника и благодаря дружным усилиям коллектива.
И
…Избушка над прудом наклонилась к пруду, но не потому, что она была непрочна, а потому, что начинало смеркаться. Все вокруг сближалось, наклоняясь друг к другу, словно боясь одиночества в темноте. И одно одиночество тянулось к другому одиночеству, и сливалось с ним, и в нем растворялось, как растворялся в избушке вигвам, как растворяется мысль в творении, как растворилась в экранных событиях и страстях тихая, незаметная жизнь Полевой Мыши Элеоноры.
Глава 23. ШЕКСПИРОВСКОЕ ПРОЧТЕНИЕ КУПЕРА
Привнеся в индейскую экзотику шекспировскую глубину, Зверобой отыскал ту главную проблему, которая была необходима для создания живого, современного образа, интересного зрителю, тоже современному и живому. Проблема заключалась в том, что Зверобой любит зверей.
Да, он любит их, хотя бьет их без промаха, потому что они звери, а он – Зверобой. В этом и состоит трагедия, – правда, автор писал не трагедию, но всегда можно обнаружить трагедию, докопавшись до шекспировской глубины. Зверобой любит зверей – и он их убивает, как любят и убивают своих детей Монтекки и Капулетти, как убивают многие многих в обычном общении, нисколько не желая убить и питая самые добрые чувства. Кульминации эта проблема достигает в том эпизоде, когда Зверобой, чтобы обмануть коварство и злокозненность Хитрой Лисы, надевает медвежью шкуру. Получается, что Зверобой и зверь встречаются под одной шкурой, и когда он распахивает эту шкуру, зрители могут убедиться, что под ней скрывается человек.
Человек с карабином.
У шекспировского героя была шпага, но зато и текст у него был такой, что хоть без шпаги дерись, одним текстом.
Тем бы временам современное оружие – не было б никаких трагедий, все перестрелялись бы в первом действии.
Трагедия не рассчитана на такое массовое уничтожение, она предполагает, что ее герои сыграют роль до конца, успеют очертить характеры и даже гибелью своей выразят мысль… В трагедии должна быть мысль, а какая мысль в массовом уничтожении?
В самых первых трагедиях вообще не убивали людей, там приносили в жертву богу козла и считали, что этого достаточно…
Да, размышлял Зверобой, можно приносить в жертву богу козла, но нельзя
Глава 24. КАФЕ «ЯКОРЬ»
Купер пил чай на веранде кафе «Якорь». Он рассеянно блуждал взглядом по сторонам, и улыбка испуганно шарахалась от его лица, садясь на первые попавшиеся лица. Но вот высокая фигура Старухина встала на пути куперовского взгляда и, воспользовавшись его секундной растерянностью, улыбка опустилась на его лицо, слегка раздвинула губы, пытаясь извлечь оттуда что-нибудь похожее на членораздельную речь. Но Купер крепко держал свои слова и не выпускал их на волю.
Кафе «Якорь» принадлежало к тем приморским заведениям, которые никогда не видели моря. Оно стояло в стороне от великих морских путей, и не было надежды, что оно когда-нибудь снимется с якоря: этому мешали его превращенные в скатерти паруса, а также вышестоящие пищеторговские организации. И все же оно манило к себе истинных любителей моря, которых не смущали аккуратно расстеленные по столам паруса и пена, закованная в берега тесных пивных бокалов.
Безошибочно узнавая среди посетителей истинного любителя моря, персонал не заставлял его ждать, а рапортовал кратко и отчетливо:
– Шашлык по-крымски. Цыплята по-крымски. Котлеты по-крымски. Шницеля по-рязански. – И заканчивал обычным вопросом: – Что будем пить?
– Будем пить водку, – говорил любитель. – Как всегда. И закусывать как всегда: по-крымски.
Все это моментально появлялось на столе и начинало исчезать, как очертанья родного берега, которые в жизни бывалого моряка исчезают, едва успев появиться. И грустно бывает от этого, и вместе с тем радостно, потому что чувствуешь насыщение морем, которым бывалый моряк никогда не может насытиться. И плещут холодные волны, наполняя бокал, и сердце начинает биться сильней, потому что оно тоже бывалое, сердце.
Приняв у Купера заказ на два стакана чая, официант так оскорбился, словно для того, чтобы его выполнить, ему пришлось бы в течение многих лет гнуть спину на далеких чайных плантациях. Но клиент не заметил реакции официанта. Мысли клиента были далеко.
Федор Иванович Купер уже не мог жить без литературы. Не в том смысле, что он не мог жить без литературных заработков, – а в том, что он не мог не писать, не создавать, причем не киносценарии, а именно литературу.
Он мечтал о новой встрече с читателями, но такой встречи ему никто не предлагал, а самому напрашиваться было неудобно, и ему оставалось одно – писать.
Рассказ о мальчике, который ждет девочку, имевший такой успех у читателей, произвел и на него сильное впечатление. Купер вспомнил себя ребенком. Он был хорошим ребенком, его даже ставили в пример (после детства этого никогда не случалось). Он понимал, что рано или поздно станет взрослым и останется взрослым уже навсегда. Какой же ему был смысл идти против взрослых? Он учился быть взрослым, подражая взрослым поступкам, повторяя взрослые слова. А потом оказалось, что повторял он не те слова и подражал совершенно не тем поступкам.