Киным-кино
Шрифт:
Родители возмутились. Устроили родительское собрание. Говорили о проблеме отцов и детей, которая у нас ликвидирована, но иногда встречается в качестве пережитка.
– Я, конечно, не Колумб, – говорил отец Виктора Христофоровича – мнимого Христофоровича, поскольку отцом его все же был Алексей. – И мне обидно, – говорил этот отец Алексей, – обидно не потому, что я не Колумб, а потому, что я, Алексей, имею право на сына Алексеевича.
– А я? – вспыхнул отец Виталия Джордановича. – Неужели я должен сгореть на костре, чтобы заслужить уважение своего сына?
Он правильно сказал, этот отец. Потому что требования к отцам растут, а требования к
Услышав эту историю, Кузьминич, конечно, пожалел, что не догадался взять себе для отчества имя какого-нибудь выдающегося человека. Правда, до десятого класса он не дошел. В десятом бы, наверно, и он додумался. Он бы и в девятом додумался, но он и до девятого не дошел.
Глава 13. ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ ИГНАТИЯ
В один из съемочных и на сей раз солнечных дней на площадке опять появился Приблудный Пес Игнатий. Хозяин Леса встретил его как родного и долго говорил что-то, не предусмотренное сценарием.
– Я на один день, – сообщил коллеге Игнатий. – Завтра у меня Закарпатье, а послезавтра Иссык-Куль.
У Хозяина Леса не было ни того, ни другого, ни,
как он предполагал у Игнатия, третьего. Его не рвали на части, у него был один-единственный фильм, с которого он мог уехать только восвояси. Но и там, восвоясях, у него никого не было, семью он потащил за собой, чтобы, используя случай, она отдохнула в Крыму, хотя и вдали от курортного берега.
И семья отдыхала, разбредаясь по пыльным улицам знойного городка, чтобы не сидеть впятером в одноместном гостиничном номере. Жена и теща Хозяина Леса занимались хозяйством, дети его, трех и двенадцати лет, были предоставлены друг другу, ко взаимному неудовольствию, и постоянно донимали жалобами отца, мешая ему, как он говорил, сниматься, хотя его никто не снимал и не мог снимать до приезда Приблудного Пса Игнатия.
Хозяину Леса не нравилась эта жизнь. Он мечтал от нее отдохнуть, уехав куда-нибудь в лес, которого никогда не видел. Но он знал, что и в лес за ним потянется вся эта родня, чтобы там заниматься хозяйством и донимать его взаимными жалобами. Вот если бы его, как Игнатия, рвали на части, если б его засыпали предложениями, если б он, как Игнатий, мог летать по стране, навеки бросив семью в одном каком-нибудь месте, а не таскать ее за собой, как улитка раковину…
Улитка ползает по земле, потому что ей дорога ее раковина. А может быть, потому, что у нее нет других предложений, что ее нигде особо не ждут. Так, как ждут Приблудного Пса Игнатия…
По случаю прибытия Игнатия съемочная группа привела себя в надлежащий вид (до этого все ходили в купальниках и трусах, используя солнце, предназначенное для съемочных дел, в личных интересах). Игнатию преподнесли цветы, растущие повсюду в большом количестве, и Татьяна Сергеевна, ведущий режиссер, в коротких, но задушевных словах поздравила группу с прибытием ведущего киноартиста. Гримерам и костюмерам не терпелось пустить в ход застоявшееся свое ремесло. Операторы были готовы. Солнце было готово.
Однако в кино все звенья связаны по принципу карточного домика: стоит одно задеть – и валится вся съемка.
У актера оторвалась пуговица. «Костюмеры! Где костюмеры?» Костюмеры в этот момент непременно куда-то пропадают. Их ищут, находят, потом ищут пуговицу, но такую, как нужно, не могут найти, а где оторванная, актер не знает. Ему
Наконец находят пуговицу, но она оказывается другого цвета. Ее срочно перекрашивают, пришивают, но тут выясняется, что не совпадает размер. Срезают пуговицы у нескольких участников съемки, в результате чего вся группа приобретает какой-то расхлябанный, разболтанный вид. Внезапно актер находит пуговицу у себя в кулаке: он оторвал ее, вживаясь в образ.
Теперь можно снимать, но за время, потраченное на поиски пуговицы, у актера подтаял грим.
«Гримеры! Гримеры!»
Гримеров на месте не оказывается.
Наконец грим поправлен, все в порядке, можно снимать. Но теперь, когда можно, как раз и нельзя: нет солнца. Приходится ждать, съемку переносят на завтра. И завтра она состоится – если будет солнце, если не рухнут декорации, если не разбегутся артисты и окажутся на месте костюмеры, гримеры и все остальные – вплоть до пуговицы, которая играет в фильме пусть не самую главную, но весьма важную роль.
Поэтому режиссер говорит, что в кино нет второстепенных профессий. И оператор высказывает, в сущности, ту же мысль:
– В кино невозможно работать плохо. Но наши люди делают невозможное.
Глава 14. ЖИЗНЬ В ПРЕКРАСНОМ МГНОВЕНИИ
Условно можно выделить три ступени в развитии изобразительного искусства: живопись, фотографию и кино. Если на первой ступени в съемочной группе «Дюймовочки» стоит художник, а на последней – оператор и режиссер, то на средней ступени, приставив к глазу фотоаппарат, стоит и просит вас не двигаться старик Старухин.
Старухин помнит еще те времена, когда настоящее, современное кино только начиналось. Он тогда работал в моментальной фотографии, окружив себя черкесами в нарисованных бурках. Сами черкесы тоже были нарисованы на куске фанеры, и только вместо лица у каждого зияла дырка, в которую вставлял лицо каждый, кто соглашался платить. И за умеренную плату клиент становился черкесом, что и удостоверялось выданной ему фотокарточкой.
Не все, однако, в те времена увлекались черкесами. Некоторые, например, предпочитали сфотографироваться за столом президиума и огорчались, что такой декорации нет. Другим хотелось сфотографироваться со знаменитой актрисой, тоже, разумеется, декоративной, потому что настоящая была далеко, да и не стала бы она с каждым фотографироваться.