Кинжал для левой руки
Шрифт:
Глава вторая. Марина в синем свете
Октябрь в Севастополе — время желтых акаций, когда их огромные плоские стручки хрустят под ногами прохожих, когда свежий ветер с моря раскачивает на белых севастопольских балкончиках зелено-фиолетовые плети плюша, когда на Приморском и Историческом, Большой Морской и Корабельной слетают, продираясь шипами сквозь листву, каштаны, бьются об асфальт, лопаются и их маслянистые полированные ядра долго прыгают по мостовым и тротуарам…
Ничего этого Шулейко не замечал. Работал.
В
— К вам можно? — спросила она. — Я из «Славы Севастополя». Елена Козаченко. А вы отец Вадима Шулейко?
— Да, — с тяжким вздохом признался Алексей Сергеевич. — Присаживайтесь.
Он убрал со стула зубастую челюсть акулы. Гостья села, устроив на коленях сумку, а на сумке — блокнот.
— У меня к вам несколько вопросов. Ваш сын рос в обеспеченной семье?
— Вполне. Я научный работник. Моя жена преподавала музыку.
— То есть мальчик вырос в интеллигентной среде, родители, можно сказать, оба — педагоги.
— Можно сказать так!
— Чем он увлекался?
— Да, пожалуй, всем, чем увлекаются его сверстники. Ходил в секцию каратэ, ну, магнитофон, само собой… Любит Высоцкого. Сам неплохо играет на гитаре. И даже песни сочиняет.
— Послушать можно?
— Нет проблем! — повеселел Алексей Сергеевич. Он достал из стола компакт-кассету, отыскал среди всевозможной аппаратуры диктофончик, нажал клавишу. Некрепкий юношеский тенорок бодро лег на гитарные переборы:
Не прячут в море спины
Акулы и дельфины…
— Эту песню он написал на острове Змеиный. Я брал его с собой в экспедицию. Однажды мы погружались с ним с аквалангами. Вдруг видим: перед нами — рыба! Там сеть, а в ячейках застряла кефаль. Вадим подплыл и, рискуя зацепиться баллонами, стал высвобождать рыбин из сети. Они выплывали из его рук, словно птицы, выпущенные на свободу… На берегу я его спросил: «Зачем ты это сделал?» — «Это был рыбий концлагерь. Я устроил им всеобщую амнистию».
Есть правда ли на свете?!
Коль почему-то метит
Гарпунной пушки дуло
В дельфина, не в акулу.
Шулейко выключил диктофон. Журналистка недоуменно пожала плечами.
— И все-таки я не понимаю, как при таких задатках мальчик превратился в вандала?!
— А вы с ним виделись?
— Еще нет.
— Так вот спросите его об этом сами! — зло отрезал Алексей Сергеевич.
В канун замечательно строенных выходных дней — Седьмого ноября и субботы с воскресеньем — неожиданно позвонила из Ялты Зоя, «знойная звезда советской этнографии».
— Алексей Сергеевич, не собираетесь ли вы в наши края?
— Нет. Но если это нужно…
— Да-да-да! Это нужно видеть своими глазами. Приезжайте обязательно! Только захватите с собой картину. Любую. Важен только размер — метр на шестьдесят пять. Запомнили? Сюжет неважен. Меня вы найдете в пансионате Академии наук, второй корпус, семнадцатая комната… Не удивляйтесь моей просьбе. Потом все поймете.
Чувствовалось, что Зою так и подмывает сказать, что именно нужно видеть своими глазами, что удивит, ошеломит, но она сдержалась, а Алексей Сергеевич выпытывать не стал и в тот же день, укороченный на работе как предпраздничный, отправился рейсовым «Икарусом» в Ялту, которую в общем-то терпеть не мог из-за пошлого курортного ажиотажа, сотрясавшего этот некогда тихий и благодатный городок.
Шулейко взбежал по высокой многомаршевой лестнице, держа под мышкой картину, которую снял у себя в прихожей. То была копия полотна из Русского музея «Татары, выгружающие чай в Нижнем Новгороде», купленная в Ленинграде еще в студенческие годы. Алексей Сергеевич готов был без особого сожаления расстаться с этим полотном, изрядно намозолившим глаза сначала в комнате, потом на кухне и, под конец, в прихожей. Правда, размеры рамы были чуть меньше тех, что называла Зоя, но ничего другого найти он не успел.
Счастливо миновав насупленную вахтершу, проводившую его долгим подозрительным взглядом, Шулейко — с деловым видом: «Картину несу!» — поднялся на второй этаж и постучался в семнадцатую комнату.
— Как вы быстро! — обрадовалась Зоя. — Проходите. Сейчас я вам все расскажу и покажу. — Она подвела гостя к картине, висевшей над диваном, и в предвкушении будущего эффекта спросила: — Что вы на ней видите?
— Волны… — неуверенно отвечал Алексей Сергеевич, старательно вглядываясь и пытаясь догадаться, в чем тут секрет. — Очень похоже на известное полотно Айвазовского «Среди волн».
Огромные пенные валы катили прямо на зрителя, точно он видел их снизу, оказавшись посреди разбушевавшейся стихии.
— У меня вчера разболелось ухо, — рассказывала Зоя, разматывая шнур синей лампы. — Я сидела вот здесь и смотрела телевизор… — Она включила рефлектор и села против горящего экрана. — Теперь погасите верхний свет. Да, вот так я сидела и ненароком посмотрела на эту картину… Смотрите сами, вот отсюда…
Шулейко направил на полотно, тускло отливавшее в бликах телеэкрана, лучи синей лампы и в этом странном смешении света вдруг увидел, как на картине проступили четкие очертания… корпуса подводной лодки. Субмарина как бы кралась под волнами… Это было хорошо придумано!
— Кто же автор? — спросил Алексей Сергеевич, придя в себя от первого удивления.
— Я попыталась это узнать, но на полотне нет никаких пометок. Как она попала сюда? Никто не помнит. Завхоз говорит, что картина осталась вместе с мебелью от прежней организации, владевшей пансионатом. Есть инвентарный номер, но он ничего не объясняет. Вы обратили внимание, как похожа эта лодка на ту, что мы нашли в Луана-дари?
— Похожа, да не очень… У этой рубка попрямее… Но в общем-то они наверняка из одного времени.