Киоск
Шрифт:
– Он работает от стандартного напряжения?
– Я его запускал от постоянного тока, подключая к аккумулятору своего автомобиля.
– Где сырье?
– Оно упаковано в большие мешки. Порошок, желтый порошок. Фабрикатор каким-то образом склеивает его, при помощи искр или еще как-то, он делает порошок блестящим и черным и связывает его очень быстро.
– Я беру сырье вместе с машиной, по одной цене.
– Это еще не все. Помнишь тот раз, когда я поехал в Вену? Мы собирались заключить сделку. Мы уже ударили по
– Правильно, Флека. Ты полностью его провалил.
– Значит, это моя цена. Часть моей цены. Я продам тебе машину для производства игрушек. Мы сейчас достанем ее из автомобиля и затащим в киоск в целости и сохранности. Когда представится случай, я привезу тебе мешок с угольной соломкой. Но мы забудем о Вене. Мы просто о ней забудем.
Борислав ничего не сказал.
– Ты простишь тот мой проступок. Вот чего я от тебя хочу.
– Я это обдумаю.
– Это часть сделки.
– Мы забудем прошлое, и ты отдашь мне машину, сырье и еще пятьдесят баксов.
– Ладно, продано.
6.
Когда фабрикатор оказался внутри киоска, у Борислава не осталось места для самого себя. Ему удалось переписать инструкции из черного молчаливого фабрикатора в свой ноутбук. Солнце уже взошло. Хотя все еще было сыро и зябко, официанты из «Трех котов» уже расставляли белые стулья, сложенные на ночь стопкой. Борислав сел за стол. Он заказал кофе и начал внимательно читать неуклюжий машинный перевод польского руководства.
Сельма пришла ему надоедать. Она была замужем за школьным учителем, славным малым, имевшим постоянную работу. Сельма называла себя художницей, делала украшения и одевалась, как лунатик. Школьный учитель был высоко мнения о Сельме, хотя она спала со всеми подряд и ни разу не приготовила ему приличного обеда.
– Почему твой киоск пуст? Почему ты торчишь здесь без дела? Борислав отрегулировал угол наклона экрана.
– Я осваиваю средство производства.
– Что ты сделал со всеми моими браслетами и ожерельями?
– Я их продал.
– Все?
– Все до единого.
Сельма села, словно ее ударили клюшкой.
– Тогда ты должен угостить меня бокалом шампанского! Борислав нехотя достал телефон и послал сообщение официанту. Поднимался резкий ветер, но Сельма, гордая собой, все сидела над
стаканом дешевого итальянского красного.
– Не жди, что я быстро пополню твои запасы! На мои художественные произведения большой спрос.
– Спешить некуда.
– Я прорвалась на рынок предметов роскоши, за рекой, в «Межконтинентальном». Этот отель берет все ожерелья из слоновой кости, которые я делаю.
– Да-да, - рассеянно пробормотал Борислав.
– Короткие бусы из слоновой кости, они пользуются неизменным спросом у глупых стареющих туристок с увядшей шеей.
Борислав поднял глаза от экрана и взглянул на женщину.
– Тебе не пора бежать к верстаку?
– О, конечно, конечно, «дай людям то, чего они хотят», это твоя больная мелкобуржуазная философия! Те иностранные туристки в больших отелях, они хотят, чтобы я делала унаследованный от прошлого кич!
Борислав махнул рукой в сторону улицы.
– Ну, мы ведь живем в районе Старинных искусств.
– Послушай, глупец, когда это место было районом Передовых искусств, здесь было полно авангардистов. Посмотри на меня хоть раз. Разве я из музея?
– Сельма рывком задрала юбку до середины бедра.
– Разве я ношу старые крестьянские башмаки с загнутыми носами?
– Какой черт в тебя вселился? Ты села на паяльник? Сельма прищурила подведенные глаза.
– Что мне, по-твоему, делать со своими руками и мастерством художника, когда ты штампуешь всевозможные украшения фабрикато-рами? Я только что видела эту дурацкую штуку в твоем киоске.
Борислав вздохнул.
– Послушай, я не знаю. Ты мне скажи, что это означает, Сельма.
– Это означает революцию. Вот что. Это означает еще одну революцию.
Борислав рассмеялся.
Сельма нахмурилась и подняла руку в лайковой перчатке.
– Послушай меня. Первый переходный период. Когда рухнул коммунизм. Люди вышли на улицы. Все приватизировали. Рынок испытывал большие потрясения.
– Я помню те дни. Я был ребенком, а ты даже еще не родилась.
– Второй переходный период. Когда рухнул глобализм. Не стало нефти. Начались войны и банкротства. Начались болезни. Это случилось, когда я была ребенком.
Борислав счел за лучшее промолчать. Учитывая все обстоятельства, его собственный Первый переходный период был более благоприятным временем для детства.
– Затем идет Третий переходный период.
– Сельма вздохнула.
– Когда эта постоянно растущая кибернетическая интервенция в производство высвобождает человеческую креативность.
– Ладно, и что это значит?
– Я тебе говорю, что это значит. Ты не слушаешь. Мы живем в Третьем переходном периоде. Это революция. Прямо сейчас. Здесь. Это не коммунизм, это не глобализм. Это следующий период. Это происходит. Современный художник уже не просто реагирует на поток лишенных смысла товаров, он использует силу творчества во имя революционной гетерогенности!
Сельма нередко с самодовольным видом несла претенциозную чушь. Но не такую, как сейчас. Такого Борислав от нее еще не слышал.
– Где ты всего этого набралась?
– Здесь, в этом кафе! Ты просто не слушаешь, вот в чем твоя проблема. Ты никогда никого не слушаешь.
– Я тоже здесь живу, знаешь ли. Я бы слушал твою безумную болтовню весь день, если бы от нее был какой-нибудь толк.
Сельма опустошила свой стакан. Затем сунула руку под свитер, связанный вручную с претензией на художественность.