Киреевы
Шрифт:
— Неуютно у нас? Чувствую, вам не нравится, — сказала Маргарита.
Андрею стало неловко.
— Занавеска у вас замечательная, — похвалил он. — А вот… — он показал глазами на одеяла.
— Какой же вы несообразительный! — рассмеялась Маргарита. — Занавеска тоненькая, я ее в портфеле увезу. Но не могу же я кочевать с домашним скарбом.
Андрей хотел возразить, что уют создается и без «скарба», но раздумал. Ради чего он будет пикироваться, портить хозяйке настроение.
— Я вас ненадолго оставлю, — извинилась Маргарита, — пойду поищу Валю и принесу кипяток. Через несколько минут она вернулась с чайником.
— Какая досада! Оказывается, Валю час тому назад вызвали в штаб, вероятно, она вернется поздно и усталая. Ей будет не до игры на гитаре.
Маргарита была искренне огорчена.
— Надеюсь, вы сами сыграете, а может быть, и споете? — спросил Андрей.
— Попробую. Но это будет не то. Валя так хорошо аккомпанирует.
И она запела. Голос был сильный, бархатный.
Пусть больше никогда не повторится встреча, Но как мне хочется сказать вам, дорогой, Я вас любила в этот странный вечер За вашу яркую любовь к другой.Андрей наслаждался мелодией, не отдавая себе отчета в словах.
У него было какое-то двойственное настроение. Тянуло остаться в этой по-мужски неуютной комнате, слушать певучий голос, печальный искренний рассказ. В то же время вспыхивало острое, ничем не вызванное раздражение.
Еще раз поблагодарив Маргариту, он простился и ушел.
В московской квартире было пусто и тоскливо. Андрей зажег свет в кабинете, вынул папку с расчетами деталей дизеля. Но не мог по-настоящему включиться в работу и несколько раз ловил себя, что путается в простых вычислениях.
Так он и промучился до пяти часов. В открытое окно кабинета вместе с шумом первого трамвая ворвался еще не отравленный городскими запахами воздух.
«Пожалуй, пора звонить в штаб!»
Дежуривший в оперативном отделе капитан Гайворонский приветствовал Родченко.
На вопрос Андрея он ответил не сразу:
— Вернулись все, кроме одной…
Андрей мог не спрашивать. Он уже знал ответ, прозвучавший в его сердце раньше, чем достиг слуха:
— …машины полковника Киреева!
— Есть подробности? — Андрей сам удивился своему спокойствию: не может быть, чтобы он потерял Николая Николаевича.
— Есть, — ответил Гайворонский. — Приезжайте в штаб, товарищ Родченко.
— Еду сейчас же! — крикнул Андрей в трубку так громко, что сам вздрогнул.
Гайворонский уже сдал свое дежурство, но остался в отделе, ожидая Родченко.
— Колесников и Шуховцев, — сообщил Гайворонский, — видели, как горящий самолет Киреева рухнул в лес на территории врага. Пламя и дым помешали рассмотреть, спрыгнул ли экипаж. Но мало вероятно, чтобы люди уцелели при таких обстоятельствах. Я не считаю себя вправе скрывать от вас истину, Андрей Павлович.
То, что он впервые назвал Родченко по имени и отчеству, резануло еще сильнее.
«Не подвели ли мои моторы?» — Эта внезапно вспыхнувшая мысль болью отдалась в сердце и больше не уходила из головы Андрея.
В этот день не только капитан Гайворонский, но и другие летчики и штабные работники, с которыми сталкивался Родченко, относились к нему особенно участливо.
— Совсем как с больным, — невесело усмехнулся Андрей.
Ему захотелось поскорее уехать из гарнизона. Лена Мартьянова догнала Андрея на лестнице:
— Костя просил обязательно ночевать у нас сегодня. Он вернется к вечеру.
— Передайте Косте мою благодарность. Но я не обещаю. Сейчас возвращаюсь в город и не знаю, когда освобожусь; Вероятнее всего — очень поздно.
— Андрей Павлович! — Лена просительным жестом положила свою руку на руку Родченко. — Хотя бы очень поздно, мы вас все равно будем ждать.
Андрей так резко отодвинулся, что ее рука на мгновение беспомощно повисла в воздухе.
— Леночка, — спохватившись, попросил он, — не обижайтесь на меня, пожалуйста! Я люблю Костю и вас, но сегодня мне лучше быть одному.
Лена печально покачала головой и ничего не сказала. Родченко поторопился сесть в машину.
Ясная, солнечная погода стояла в эти тяжёлые дни. Если бы шел дождь и хмурые тучи низко нависли над землей, было бы легче продолжать ходить, говорить, думать. Так, во всяком случае, казалось Андрею. Но он старательно работал, даже выступал на совещании в Наркомате, посвященном дизельным моторам, правда, настолько вяло, что поразил всех присутствующих. Молодой конструктор был известен упорством в защите своих проектов. Сторонники авиадизелей восприняли его выступление как дезертирство. Но не мог Андрей защищать свое детище — одна мысль жгла мозг:
«Что, если мой мотор причина гибели Николая Николаевича?»
В тот же день вечером у входа в штаб Андрей столкнулся с Головиным. Тот, внимательно посмотрев на инженера, пригласил его зайти к себе в кабинет. Необычно тепло звучал голос комдива:
— Понимаю, тяжело… Очень тяжело… Но мы — солдаты. Ваша энергия и опыт конструктора нужны сейчас же, необходимы немедленно. Идите готовьте машины.
Уходя, Андрей с благодарностью подумал о генерале. Головин отнесся к его горю чутко и тактично. Но встречаться с кем-либо ему по-прежнему не хотелось. Проситься на фронт? Не отпустят.
Все последующие дни Родченко работал много, но без присущего ему жара, почти механически. Людей он продолжал избегать и аккуратно ездил ночевать в Москву, словно его кто-то ждал в пустой квартире Киреевых. Спал он в кабинете, но ни разу не открывал папку с бумагами. Утром кипятил чай на газовой плите и завтракал привезенными из гарнизонной столовой бутербродами. Здесь он был спокоен, что никто не подойдет к нему с невысказанным сочувствием. Во всем большом доме у Андрея не оставалось ни одного знакомого.