Киреевы
Шрифт:
— Ты слишком строг, Николай, она в сущности еще такая юная.
— А ты — блестящий адвокат, Юрий! Так будь же логичен, пусть твоя юная подопечная сидит под мамашиным крылышком, пока не повзрослеет, и главное, не поумнеет. Она должна уехать к родителям. Пойми, Юрий, небезопасно ее оставлять без контроля. А следить за ней… У кого же найдется время? Да и кому это нужно? Выполнишь мою просьбу?
— Хорошо, постараюсь, — неохотно согласился Соколов.
— Я на тебя надеюсь, Юрий.
Последующие дни Николай Николаевич был очень занят на заводе. Все
— Этот вопрос тебя совсем не касается. Я женюсь на Ляле, и теперь вся ответственность за нее падает на меня, — решительно заявил Соколов. — Кстати, меня удивляет, чтобы не сказать больше, твоя заинтересованность в Лялином отъезде. Ты ведь женатый человек… у тебя взрослые дети.
Последние фразы были сказаны в запальчивости. Юрий Петрович сам почувствовал, как далеко зашел, как страшно оскорбил товарища.
Киреев ничего не ответил. Ему стало тяжело, стыдно за Соколова, и он поспешил уехать домой.
Юрий Петрович искренне возмутился, когда Киреев рассказал ему о похождениях иностранного журналиста. И все же ему стало немного грустно. Уедет Ляля теперь далеко-далеко. Возможно, он больше никогда не увидит этих больших наивных глаз. Все же Лялино увлечение Беном несколько расхолодило его. И он решил забыть «златокудрую фею», как мысленно, а иногда и вслух, называл Лялю. Скользнула по жизни и ушла. Случайная короткая встреча… Соколов привык к одиночеству. Несколько лет назад он любил чудесную чистую девушку, ждал большого, настоящего счастья. Невеста его умерла за несколько дней до свадьбы… Забыть ее казалось невозможно… Было ли у Ляли что-нибудь общее с его любимой? Нет! И все-таки она с первого взгляда показалась ему очень привлекательной. Может быть, его тронула тогда ее беспомощность, молодость. Как бы то ни было, но первая искра чувства запала в его сердце еще в тот хмурый день поздней осени, когда машины и пешеходы вереницей двигались из Москвы.
В этот трудный военный год подполковник Соколов жил предельно напряженной жизнью военного летчика. Он не только испытывал самолеты, но и водил тяжелые воздушные корабли со смертоносным грузом в далекие и близкие тылы врага, выполняя ответственнейшие задания командования. Однако, возвращаясь в Москву после боевого полета, подъезжая к квартире Киреева, Соколов с удовольствием думал, что вот сейчас навстречу ему засияют большие голубые глаза. Любуясь Лялей, он невольно вспоминал свою неудавшуюся личную жизнь, ушедшую без радостей любви молодость.
Боевая работа, беспокойные мысли о любимой сестре, от которой он уже давно не получал писем, день за днем постепенно стирали Лялин образ.
Случайная встреча в театре удивила и обрадовала его. Тогда же, рассказывая об этой встрече Николаю Николаевичу, Соколов умолчал о некоторых важных деталях…
В последнем антракте Ляля своим обычным наивно-искренним
— Тамаре интереснее уйти вдвоем со своим поклонником. Она из жалости взяла меня с собой в театр, я же нигде не бываю. В кино и то ни разу не ходила.
Возвращались пешком по темным московским улицам.
Вдруг Ляля заговорила, волнуясь, сбивчиво…
— Николай Николаевич так недобро поступил со мною. Он обставил все так, что я оказалась кругом виноватой и должна была уехать. Я знала, что рискую, очень рискую, оставаясь в Москве. Но я не могла уехать. Не могла! — последние слова она почти выкрикнула.
— Вам трудно расстаться… — Юрий Петрович споткнулся, подыскивая подходящее слово, и, не найдя, сказал —…с вашим бывшим женихом?
— Каким женихом? — с хорошо разыгранным недоумением спросила Ляля.
— Тот… журналист, из-за которого вы должны были покинуть Москву.
Ляля совсем неожиданно звонко рассмеялась.
— Жених! Бен?! Он же почти рыжий и с веснушками. На что он мне нужен?! Это ведь все Николай Николаевич придумал. Он сказал мне: «Ляля, вас скорее можно было бы простить, если бы вы увлеклись этим журналистом настолько, что во всем ему поверили». Ну, я и сказала, что… собиралась выйти замуж.
— А где сейчас журналист?
— Давным-давно его нет! Исчез, как в землю провалился, — с готовностью сообщила Ляля. На этот раз она говорила правду — Бен позорно бежал.
Прощаясь, Соколов спросил:
— Мне можно будет навестить вас?
— Я буду ждать, очень, очень ждать вас, — ответила Ляля.
— Почему вы не хотите поехать к родителям? — осторожно спросил Лялю Юрий Петрович.
Он уже более получаса сидел вдвоем с Лялей (Тамара ушла куда-то), говорил о разных пустяках и все время помнил просьбу Киреева. Наконец решился задать вопрос.
— Я не могу, — коротко ответила Ляля.
— Не можете? Что же мешает вам?
— Не надо спрашивать, Юрий Петрович, не скажу.
— Это не простое любопытство, Ольга Александровна. Я должен помочь вам уехать. Я дал слово…
— Слово? Кому? Я ничего не понимаю! — Ляля встревожилась не на шутку.
Юрий Петрович коротко рассказал о своем разговоре с Киреевым. Николай Николаевич находит, что после истории с иностранным журналистом Ляле нельзя оставаться в Москве.
— А вы… тоже этого хотите?
— Вам надо уехать.
— Если так, я согласна. Распоряжайтесь. Что я должна сделать?
— Завтра же подайте вашему редактору заявление об уходе. Я зайду к нему и от имени ваших родителей попрошу ускорить освобождение от работы.
— Зайдете? Проверить? Не беспокойтесь — подам заявление… Уеду… раз вы этого так хотите.
— Не обижайтесь, Ляля, — тихо сказал Юрий Петрович, — совсем я этого не хочу, но так надо.
Он встал и сказал прощаясь:
— Сейчас я буду в Москве довольно долго и, вероятно, сумею вас проводить. Завтра вечером хотел бы зайти к вам, если вы не заподозрите, что «проверяю» вас.