Кистепёрые

Никитин Юрий Александрович

– А если, – спросил он шёпотом, – при самом медленном раскладе? А без него, конечно, фьють, и уже в этом самом месте.

– В жопе?

– В сингулярности, – уточнил он. – Хотя кто знает, какая она и что лучше.

Я тяжело вздохнул.

– Хотел бы жить вечно в этом нелепом мире, что сейчас. И никаких перемен!.. Всё понятно, всё известно… Да разве дадут?

– Догонят и ещё дадут, – заверил он с оптимизмом. – Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, преодолеть пространство и простор, нам разум дал стальные руки-крылья, а вместо сердца – пламенный мотор! Это насчёт перехода из наших мясных тел на более совершенную основу.

– У тебя уже мотор, – напомнил я. – Пусть и не совсем плазменный.

– Я и с плазменным, – сообщил он, – жил бы в своём домике и копался в огородике, как средневековый пейзанин. Но это мечты. Даже не мечты, а так, грёзы.

Он понимающе улыбнулся, оба бравируем друг перед другом, нам жизнь не дорога, мы козаки удалые, бедовые, погибать, так с музыкой, и всё такое, что говорят перед неизбежностью.

Хотя, конечно, какие там десять лет. Год бы ещё продержаться, но, увы, мы мчимся в сторону пропасти всё быстрее и быстрее.

И всё-таки человек оптимист, несмотря на. В мире гремят настоящие, хоть и не слишком обширные войны, их так интересно смотреть в роликах по инету на широком экране в четыре-ка, вирусы разбушевались, но пока что выкашивают Африку и Азию, в сетях уже перестали спорить насчёт их искусственности, понятно, чьи уши торчат за каждым штаммом.

Мы в России как на всё суживающемся острове, наша власть пока что держит оборону, хотя и наши участвуют в двух войнах, но пока ограниченными контингентами и вдали от своих границ, однако народу всё настолько осточертело, что даже так называемые интеллектуалы всё больше смотрят кулинарные шоу и почти перестали дискутировать о политике.

В нашей фирме даже от стен несёт напряжением, «Алкома» всё ускоряет работу, но только Худерман в восторге, остальные притихли насчёт радостных воплей, не успевают даже понять, что она делает, да ещё Худерман то ли в самом деле не теряет нить, то ли делает вид, чтобы не лишиться своего натруженного звания суперматематика.

Сегодня ко мне в кабинет бочком-бочком вдвинулся с лицом человека, которому очень страшно, но улыбается и старается не показывать охватывающего ужаса, Грандэ.

От интеллигентной волнительности ещё более тощий и с запавшими щеками, под глазами тёмные круги, взгляд, как у собаки, которую привязали к забору и бросили.

– Шеф, – проговорил он надтреснутым голосом.

– О дверь ударился? – спросил я с сочувствием, хотя и у самого сердце сжалось, а под ложечкой квакнуло и притихло.

Он с подчёркнутым почтением положил обеими руками передо мной крохотную флешку. Я насторожился, так передаём особо важные файлы и части программ, которые бережём от перехвата.

– Что, порнуха? – спросил я. – Что-то особенное?

Он молча смотрел, как я вставил в разъём, на экране появился его рабочий кабинет, всё то же самое, что и вчера, да и вообще ничего примечательного, стол, кресло и три широкоформатных дисплея.

Он посмотрел на экран, потом впился взглядом в моё лицо:

– Ты уже заметил?

Я спросил с настороженным неудовольствием:

– Что заметил?

Он указал пальцем на стол на экране.

– Это вот!.. Женщина бы сразу.

Я всмотрелся в его стол и дисплеи повнимательнее. Все вроде так же, как и было, хотя спинным мозгом, что никогда не спит, чувствуются какие-то изменения. Вроде бы чуть крупнее, хотя вряд ли Грандэ стал бы менять стол, если рубашку не меняет с той поры, как в ней родился, а носки бы носил вечно, если бы его сменяющиеся женщины не подсовывали новые.

– А что в нём? – спросил я.

Он покачал головой.

– А вот Блондинка сразу спросила, не заменил ли я на стол из чёрной берёзы! Я сказал, что нет, зачем мне чёрная берёза?

– Ну-ну, – сказал я в нетерпении. – Быстрее!

– Потому что теперь он из чёрного кедра, – выпалил он жарким шёпотом и опасливо посмотрел по сторонам. – Ты представляешь, что это значит?

Я буркнул:

– А разве чёрный кедр бывает?

– В том-то и дело, – ответил он свистящим шёпотом. – В том-то и дело!.. Что мы натворили, что натворили!..

Я снова окинул взглядом стол от столешницы до ножек. Да, есть что-то в нём эдакое, хотя цвет и все пропорции прежние. Но нечто неандертальское в нас говорит пугливо, что изменения есть, и очень тревожные.

– Пока не представляю, – ответил я и сам ощутил, что в голосе позвучала тревожная нотка. – Что с ним?

Он снова посмотрел по сторонам и почти прошептал:

– Я вчера засиделся над новыми возможностями, что дают нам мощности «Алкомы», пытался понять, как можно использовать ещё, а когда уже совсем одурел под утро, вдруг вспомнил, как ты сказал, что раз сама набирает себе кубиты, то, в конце концов, вберёт в себя всю Вселенную!

Я отмахнулся.

– Была просто игра ума. Триллионы триллионов лет понадобятся… даже если такое вообще возможно.

Он снова огляделся, сгорбился и прошептал пугливо:

– Оказывается, возможно. Ты, шеф, гений!.. Брякнул, не подумав, а идея-то гениальная. Наверное, спьяну?.. Или ты аутист какой-то особенный?

Я насторожился, взглянул исподлобья.

– Говори.

Он пояснил торопливо, словно ворующая зерно из колхозного амбара худая мышь:

– Возможности «Алкомы» теперь ваще не охватить нашим разумом, хотя сами и сотворили. Впрочем, когда люди делают иначе? Потом привыкаем, говорим, что так и задумано. Вот я, когда уже засыпал за столом, а в голове вообще тьма и египетские будни, вспомнил тебя, не к ночи будь сказано, и как-то вот вдруг увидел, как изменить код этого вот… ну, из чего стол. Мысленно, шеф, мысленно! Если в одном только месте подправить алгоритм всего на два знака…

Я охнул.

– Рехнулся?

– Шеф, – сказал он виновато, – когда устаёшь, как гетман Сирко на галере, в голову чего только не прёт!.. Безумно, сам знаю, но в минуту помутнения подставил вместо формулы пластмассы уравнение кедра, там почти совпадающие цифры, только разные, остальные параметры насчёт формы, веса и цвета не трогал. А когда и как изменилось, даже не заметил. Пахал до утра, а когда в коридоре затопали Лысенко и Невдалый, эти качки что брабанские кони Пржевальского, скоро пол придётся менять, вдруг понял, что структура стола уже какая-то не совсем, столешница не протёрта моими натруженными локтями.