Китаец
Шрифт:
— Нехорошо, если ты сейчас говоришь неправду.
— С какой стати мне лгать?
Я Жу развел руками:
— Зачем люди лгут? Зачем им дана такая способность? Чтобы в определенные минуты получить преимущество. Ложь и правда — оружие, которым умелый пользуется так же ловко, как воин мечом. — Он по-прежнему сверлил Ма Ли взглядом, но она глаз не отводила. — Это всё? Больше ничего не хочешь мне сказать?
— Нет. Ничего.
— Ты, конечно, понимаешь, что рано или поздно я выясню все, что мне нужно.
— Да.
Я Жу задумчиво кивнул:
— Ты добрый человек, Ма Ли. Я тоже. Но могу здорово рассердиться, если со мной ведут нечестную игру.
— Я ничего не утаила.
— Вот и хорошо. У тебя двое внуков, Ма Ли. Ты любишь их больше всего на свете.
Он заметил, как она вздрогнула.
— Ты мне угрожаешь?
— Никоим образом. Просто даю тебе возможность сказать всю правду.
— Я все тебе сказала. Хун говорила о своих опасениях насчет развития в Китае. Но ни угроз, ни сплетен я не слыхала.
— Что ж, я верю тебе.
— Ты пугаешь меня, Я Жу. Разве я этого заслуживаю?
— Я тебя не пугал. Тебя напугала Хун своим таинственным письмом. Поговори об этом с ее духом. Попроси избавить от тревоги, которую испытываешь.
Я Жу встал. Ма Ли проводила его к выходу. Он пожал ей руку и сел в машину. Ма Ли вернулась к себе, и ее вырвало в полоскательницу.
Потом она села за стол и слово за словом выучила на память письмо Хун, которое прятала в одном из ящиков.
Она умерла в гневе, думала Ма Ли. Что бы с нею ни случилось. Пока что никто не мог мне вразумительно рассказать об этой автомобильной аварии.
Вечером, перед уходом домой, она порвала письмо на мелкие клочки и спустила в унитаз. Ей по-прежнему было страшно, и она знала, что отныне будет жить под угрозой Я Жу. Теперь он всегда будет поблизости.
Я Жу провел этот вечер в одном из своих ночных клубов в увеселительном пекинском квартале Саньлитунь. Удалился в заднюю комнату и, лежа на кушетке, велел Ли У, одной из девушек ночного клуба, массировать ему затылок. Ли была его ровесницей, а когда-то любовницей. И по сей день принадлежала к немногочисленной группе людей, которым Я Жу доверял. Он тщательно взвешивал, что ей говорить, а что нет. Но знал: она не выдаст.
Делая массаж, Ли всегда раздевалась донага. Сквозь стены негромко долетала музыка ночного клуба. Красные обои, приглушенный свет.
Мысленно Я Жу перебирал разговор с Ма Ли. Да, всё шло от Хун. Он допустил большую ошибку, полагаясь на ее преданность семье.
Ли массировала ему спину. Внезапно он схватил ее за руку и сел.
— Я сделала тебе больно?
— Мне надо побыть одному, Ли. Я позову тебя.
Ли вышла. Я Жу завернулся в простыню. Не ошибся ли он. Может, дело не в том, что было в письме, которое Хун оставила Ма Ли.
Допустим, Хун с кем-то говорила. Причем с кем-то, о ком я, как она полагала, никогда и не вспомню.
Внезапно в памяти всплыли слова Чань Вина о шведке-судье, которой Хун интересовалась. Что мешало ей поговорить с этой иностранкой? Оказать ей неподобающее доверие?
Я Жу лег на кушетку. Затылок болел уже не так сильно, чуткие пальцы Ли поработали не зря.
Наутро он позвонил Чань Вину и сразу перешел к делу:
— Ты упоминал о шведке-судье, с которой контактировала моя сестра. О чем шла речь?
— Ее звали Биргитта Руслин. Обычное ограбление. Мы вызывали ее для опознания преступников, но она никого опознать не сумела. Зато определенно говорила с Хун о целом ряде убийств в Швеции, которые, по ее мнению, совершил китаец.
Я Жу похолодел. Все обстояло хуже, чем он думал. Существует угроза, которая может навредить ему куда больше, чем подозрения в коррупции. Несколькими вежливыми фразами он поспешил закончить разговор.
А мысленно уже готовился к задаче, которую должен выполнить собственноручно, ведь Лю нет в живых.
Предстоит довести дело до конца. Хун пока не побеждена полностью.
Чайнатаун, Лондон
34
Дождливым утром в начале мая Биргитта Руслин провожала свое семейство в Копенгаген, откуда они отправятся в отпуск на Мадейру. После мучительных раздумий и неоднократных разговоров со Стаффаном сама она решила остаться дома. Ранее она долго бюллетенила и никак не могла снова идти к начальству с просьбой об отпуске. Суд по-прежнему завален делами, ожидавшими рассмотрения. Словом, о Мадейре нечего и мечтать.
В Копенгагене дождь лил как из ведра. Стаффан, который имел право бесплатного проезда по шведским железным дорогам, твердил, что спокойно может поездом добраться до Каструпа, где ждут дети, но Биргитта настояла отвезти его на машине. В зале отлетов она помахала им на прощание, а потом, устроившись в кафе, смотрела на поток людей с сумками и мечтами о путешествиях в дальние края.
Несколькими днями раньше она позвонила Карин Виман и сказала, что будет в Копенгагене. Хотя после возвращения из Пекина минул уже не один месяц, повидаться им никак не удавалось. Биргитта, как только закрыла бюллетень, с головой ушла в работу. Ханс Маттссон встретил ее с распростертыми объятиями, поставил на стол вазу с цветами, а через минуту нагрузил ее массой дел, которые суд должен был рассмотреть, и как можно скорее. Как раз тогда, в конце марта, провинциальные газеты Южной Швеции развернули дискуссию о возмутительных сроках ожидания в шведских судах. Ханс Маттссон, не слишком боевой по натуре, выступил, по словам коллег Биргитты, недостаточно решительно и заявил, что безнадежная ситуация возникла, в частности, по вине Главного судебного ведомства и в первую очередь правительства с его режимом экономии. Коллеги стонали и возмущались огромной рабочей нагрузкой, а Биргитта испытывала огромную неуемную радость, что наконец-то вернулась к своим обязанностям. Вечерами она часто допоздна засиживалась у себя в конторе, Ханс Маттссон даже предостерег в своей сдержанной манере, что этак опять недолго переутомиться и заболеть.
«Я не болела, — сказала Биргитта. — Просто давление повысилось, и анализы крови были неважнецкие».
«Ответ ловкого демагога, — заметил Ханс Маттссон, — а не шведского судьи, который знает, что словесные выкрутасы ни к чему хорошему не приводят».
Поэтому она только поговорила с Карин Виман по телефону. Дважды они пытались встретиться, и дважды возникали препятствия. Но сегодня, в дождливом Копенгагене, Биргитта была свободна. В суде надо присутствовать только завтра, и она заночует у Карин. В сумке лежали фотографии, и она с детским любопытством предвкушала увидеть те, что сделала Карин.