Китайская бирюза
Шрифт:
Лина и Петр переглянулись и энергично замотали головами. Они были все еще опьянены любовью и никакой дополнительный «допинг» им для радости не требовался.
Вечером пятерка новоявленных гурманов бодро шагала по улице, поглядывая на вывески ресторанов. Лина почти летела, предвкушая в душе праздник. В этот жаркий летний вечер настроение у нее было каким-то… новогодним.
В семье у Лины на Новый год всегда готовили утку. Большую, истекавшую ароматным жиром, с румяной корочкой и подвязанными нитками крыльями. Брюхо утки плотно набивали антоновскими яблоками, хранившими ещё с осени неповторимый бунинский аромат, и зашивали толстой белой ниткой. В сознание Лины с детства намертво впечаталось: утка – это метель
Став взрослой, Лина старалась, как могла, растянуть грядущее удовольствие, превратить ожидание утки в настоящий праздничный ритуал. Поход на рынок всегда становился событием. Лина долго и тщательно выбирала птицу – и пожирнее, и побелее, и покрупнее, чтобы по кусочку деликатеса хватило всем: и родным, и близким, и даже соседке, если заглянет поздравить с праздником. С детства обязанностью Лины было поливать птицу жиром, время от времени заглядывая в духовку. Это тоже входило в ожидание праздника, которое нарастало вместе с ароматом жареной утки, с каждой минутой распространявшимся по квартире. Так же уверенно и настойчиво, как агрессивная реклама «огоньков» по всем телевизионным каналам.
Потом Лина выросла, и новогодние праздники стали казаться ей уже не такими волшебными. В последние годы, до того, как в ее жизни появился Петр, Лина вообще встречала Новый год не дома, а за городом – у друзей.
Бурная ночь с Новым годом обычно и впрямь становилась таковой: фейерверк, ну точно, как в женских романах, становился там венцом этой «ночи любви». Вначале Новый год обольщал Лину тихой музыкой, покорно вытирал ее слезы и терпеливо выслушивал совершенно бесполезные претензии к его предшественнику – году уходящему, потом была бурная прелюдия с шампанским и грубоватыми, но все более волнующими прикосновениями небритой елки… в общем, в 12 часов она окончательно сдавалась. Ну, Новый – так Новый, все они … одинаковые! Главное, дождавшись заслуженного фейерверка – спать… Каждый раз ей становилось ясно, что связь с новым годом будет недолгой – всего год, но довольно нервной, и этот развратник новый год еще всех их «поимеет» всеми возможными способами…
Лина шла по пекинской улице, остывавшей после жаркого дня, и почему-то вспоминала не шумные и нервные праздники последних лет, а снег, детство и… утку. Словосочетание «пекинская утка» Лина впервые услышала от мужа тетушки, дипломата-китаиста. Он произнес его с тем особым размягченным выражением лица, какое у сурового службиста бывало лишь в трех случаях. Во-первых, когда дядюшка открывал запотевшую в холодильнике бутылку «родимой». Во-вторых, когда исподволь поглядывал на стройные ноги тетушки в красноватом отблеске электрокамина. И, в-третьих, когда ел на Пасху пирог с капустой, испеченный Лининой мамой по старинному семейному рецепту. Лишь тогда его пушистые седые усы сами собой разъезжались в стороны, а глаза начинали блестеть и искриться, словно бока китайской вазы, вывезенной в послевоенные годы из Поднебесной. Похоже, «пекинскую утку» можно было смело поставить в этот ряд на призовое четвертое место.
О самой «пекинской утке» Лина могла только догадываться. Зажаренная птица представлялась ей золотой, как корона китайского императора, и огромной, как луна на китайских миниатюрах. В рассказах дяди такой уткой неизменно закусывали крепкую китайскую водку мао-тай, чтобы согреться морозными вечерами, нередкими в зимнем Пекине. Посему китайская утка казалась Лине почти родной, похожей на родную и шумную, как другая ее тетушка, приезжавшая из Гомеля, белотелую и по-славянски пышную птицу.
Однако в первые дни незнакомые запахи, звуки и краски вытеснили из сознания и памяти Лины весь ее прежний
Бесчисленное множество монголоидных лиц, представлявшееся прежде Лине из ее московского далека однородной жёлто-охристой массой, на деле обернулось фантастическим многообразием. Темно-коричневые, словно выветренная порода, лица степняков, круглые и желтые, как бронзовые блюда, простоватые лица недавних деревенских жителей. Изредка попадались белые, хрупкие, словно у фарфоровых кукол, утонченные женские личики. В каких дальних покоях запретного города прятали прабабушек этих восточных принцесс? Где бинтовали им, уродуя и обрекая на вечное сладкое безделье, крохотные ножки-лилии? Рядом с этими изящными статуэтками высокие мужские фигуры, там и сям попадавшиеся на улицах, казались глиняными воинами, сбежавшими из подземного царства.
Пока они шли по улице, утка крякала тишайшим пианиссимо, потом дерзкая китайская птица осторожно подмигивала им с ресторанной рекламы. Постепенно ее нахальное кряканье становилось все громче, нарастало, словно шелест китайских барабанов, под которые танцоры-мужчины исполняют для туристов на площадях танец с красными веерами. На последних метрах утка уже пикировала на них с коварной улыбкой китайского летчика. И с каждой минутой нетерпение в их маленькой группе становилось все сильнее.
В ресторане оказалось немноголюдно. «Дорогое заведение, наверное,» – расстроилась Лина. Услышав, что они пришли отведать пекинской утки, метрдотель в национальном костюме торжественно усадил гостей за самый главный стол у окна. Это подобие кабинета было отгорожено легкими шторками из шуршащих стеблей бамбука. Им сразу принесли вино, какие-то стебли, соус, легкие закуски.
Пир проходил на удивление весело. Градус ожидания утки нарастал с каждой минутой, общий разговор, подогретый вином, становился все громче. Казалось, еще немного и «пацаны» грянут лихую «стремянную» песню. Даже чопорный ученый Сергей Петрович, хоть и не пил, постепенно взбодрился, принялся рассказывать китайские байки. Однако обстановка дорогого ресторана обязывала. Вован и Боб продолжали чинно беседовать с Линой и Петром, словно были не провинциальными «купцами», а учтивыми сотрудниками российского посольства.
Наконец толстый повар-китаец легко, словно канарейку, внес в зал на блюде роскошную золотистую птицу. Она была не хуже, чем в Лининых детских воспоминаниях. Словом, утка не подкачала. Птица лежала на блюде золотистая и сияющая, словно корона китайского императора. Казалось, она тоже сошла с картинки из книжки китайских сказок!
– Ура! – закричали все хором, отдавая дань важности момента.
Утка медленно и чинно проплыла вокруг стола. Затем повар, снисходительно приняв аплодисменты на свой счет, скромно встал у небольшого столика за бамбуковой занавеской. Так народный артист, сорвав после первой эффектной реплики овацию, удаляется за занавес, чтобы потом выйти к публике вновь. Быстро и ловко он срезал тонкие куски мяса с утки и уложил их на два небольшие блюдца. Официант тут же доставил первую порцию утки на столик. Все, дрожа от нетерпения, протянулись палочками к прозрачным пластинкам. Ну и вкуснотища! И это только начало!
– Вы видели ее? Зверь, а не птица! – гордо сказал сотрапезникам Сергей Петрович, – Ешьте, как следует, там еще много всего осталось.
Внезапно Лина всей кожей почувствовала легкое дуновение за спиной. Словно ветер, подув, пошевелил камыши у озера в летней резиденции императрицы Цы-Си. Оказалось, это повар, развернувшись на 180 градусов, неспешно удаляется в недра кухни вместе с уткой. По дороге, слегка отклонившись от курса, он гордо продемонстрировал почти нетронутую птицу двум девчонкам-официанткам. Этот его жест недвусмысленно означал: мол, не дрейфьте, девчата, ужин нам обеспечен.